Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 1

«Мне, ничтожной, увы,
Не стоило и стремиться
К прибрежным буйкам.
Я спешила напрасно, к чему
Тешить сердце пустыми надеждами…»

Она привязала письмо к пучку священных волокон, приготовленных для омовения на острове Тамино[11].

День клонился к вечеру. Начался прилив, над морем раздавались пронзительные крики журавлей… Так прекрасны были сумерки, что Гэндзи невольно подумал: а что, если, пренебрегши приличиями, встретиться с ней?..

Снова роса,
Как в те далекие дни,
На платье ложится…
Вот и остров Плаща, но и здесь
Убежища мне не найти (151).

На обратном пути Гэндзи часто останавливался, любовался живописнейшими пейзажами, услаждал слух свой музыкой, но мысль о госпоже Акаси ни на миг не покидала его.

Собралось много веселых женщин, и молодые сластолюбцы, которых оказалось немало среди высшей знати, разглядывали их с превеликим любопытством. Однако Гэндзи с негодованием отвратил свой взор от этих особ, разнообразными ухищрениями старавшихся привлечь к себе его внимание. «Слишком многое в жизни определяется тем, какой человек находится рядом с тобой,- думал он.- Откроется ли тебе красота предметов или явлений, проникнешь ли ты в их сокровенный смысл - все это в значительной степени зависит от душевных качеств близкого тебе человека. Потому-то даже в шутку я не мог бы увлечься этими ветреными жеманницами».

Гэндзи со своей свитой проехал мимо, а на следующий день, который тоже оказался благоприятным, госпожа Акаси поднесла богу Сумиёси приготовленные ею дары, выполнив, таким образом, и свои весьма скромные, сообразные ее званию обеты. Однако, возвратившись домой, она не только не почувствовала облегчения, а, напротив, затосковала еще сильнее. Денно и нощно грустила она и печалилась, сетуя на судьбу. И что же? Не прошло и тех дней, за которые, по ее предположению, Гэндзи должен был добраться до столицы, как от него пришел гонец. Гэндзи писал о своем намерении как можно быстрее перевезти ее в столицу. Его слова внушали госпоже Акаси уверенность в будущем, позволяя надеяться на самое достойное положение в его доме, но она все не могла решиться: «Ужели должна я покинуть это побережье? И что ждет меня впереди? Если и благополучие, то весьма шаткое, скорее же всего - одиночество…»

Вступившего на Путь тоже одолевали сомнения. Разумеется, ему очень не хотелось расставаться с дочерью и внучкой, но мысль о том, что им придется схоронить себя в этой глуши, была нестерпима и теперь - более чем когда бы то ни было. В конце концов госпожа Акаси сообщила Гэндзи, что не может прийти к определенному решению, ибо слишком многое смущает ее.

Да, вот еще что: за это время назначили новую жрицу Исэ, и миясудокоро вернулась в столицу. Гэндзи по-прежнему принимал живое участие во всем, что ее касалось, однако она старалась держаться в отдалении: «Ужели забуду старые обиды? О нет, лучше вовсе не видеть его, чем снова оказаться обманутой». Окажись Гэндзи настойчивее, он, вероятно, сумел бы смягчить ее сердце, но, увы, ему и самому трудно было предугадать… К тому же нынешнее его положение почти исключало возможность тайных сношений с кем бы то ни было. Вместе с тем он часто вспоминал жрицу: «Она, должно быть, очень переменилась за эти годы».

Миясудокоро жила все там же, на Шестой линии, ее старый дом был обновлен и приведен в порядок, покои сверкали роскошным убранством. Судя по всему, она не изменила своим утонченным привычкам: в ее доме прислуживали дамы, происходившие из стариннейших столичных семейств - там собирались самые изящные придворные, и, хотя ей иногда и бывало тоскливо, в целом жизнь ее текла вполне благополучно. Но вот совершенно неожиданно занемогла она тяжкой болезнью и, чувствуя, что слабеет с каждым днем, приняла постриг - видно, опасалась, что слишком тяжким бременем легли на ее душу годы, проведенные в заповедных пределах[12].

Узнав об этом, Гэндзи был огорчен немало: хотя давно уже не связывали его с миясудокоро любовные узы, он всегда считал ее прекрасной собеседницей и дорожил общением с ней. Пораженный неожиданной вестью, министр сразу же отправился в дом на Шестой линии и обратился к новопостриженной монахине со словами, полными искреннего участия.

Сиденье для гостя устроили неподалеку от изголовья. Отвечая ему, миясудокоро полулежала, облокотившись на скамеечку-подлокотник. Она была так слаба, что Гэндзи, подумав: «Ах, верно, мне уже не удастся ей доказать…», горько заплакал. Его участие тронуло сердце миясудокоро. Почти сразу же она заговорила с ним о судьбе жрицы: