- Нелегко говорить об этом, но все же скажу. Мне кажется, что не случайно вы занесены судьбой в столь чуждое вам место. Нет, в вашем появлении здесь видится мне знак милостивого вмешательства богов и будд, к которым старый монах в течение долгих лет неустанно взывал о помощи. Так, из жалости к нему они и подвергли вас столь тяжким испытаниям. Ведь вот уже восемнадцать лет живу я, во всем полагаясь на милость бога Сумиёси. На дочь мою с самого малолетства я возлагал большие надежды и год за годом весной и осенью непременно возил ее в святилище. Во время каждой из шести дневных и ночных служб я, пренебрегая молитвами о собственном возрождении в лотосе, молюсь о том, чтобы осуществилась моя мечта о её возвышении. Видно, моя прошлая жизнь сложилась неблагоприятно, почему я и стал жалким бедняком. Мой отец имел звание министра, а я стал простым деревенским жителем. А поскольку естественно предположить, что следующие поколения будут еще хуже, я не мог не тревожиться, размышляя о будущем нашего рода. И как только она родилась, на нее обратились все мои чаяния. Возымел я твердое намерение так или иначе добиться для нее места в доме какого-нибудь знатного столичного вельможи, и, хотя сделался из-за этого предметом насмешек и оскорблений, решимость моя не поколебалась. Разумеется, рукава моего платья слишком узки, но, пока я жив, дочь моя будет окружена довольством. Если же мне придется покинуть ее прежде, чем определится ее участь, пусть погребет себя живой в морской пучине - таков мой наказ.
Это и многое другое поведал он Гэндзи, обливаясь слезами, но совершенно невозможно передать его рассказ во всех подробностях.
Слушая его, Гэндзи тоже плакал - в последние дни все располагало его к безотчетной грусти.
- Я не понимал, за какое прегрешение наказывает меня судьба, для чего, обвиненный безвинно, вынужден я скитаться в чужих пределах, но, выслушав сегодня ваш рассказ, проникся глубоким убеждением, что все случившееся со мной обусловлено предопределением, соединившим наши судьбы еще в прошлой жизни. Но для чего вы до сих пор не сообщали мне о том, что открылось вам с такой бесспорной ясностью? С того самого дня, как покинул столицу, я не уставал сетовать на непостоянство этого мира, долгие луны и дни не помышлял ни о чем, кроме молитв, и чувства мои притупились. Разумеется, краем уха я слышал о существовании в вашем доме некоей особы, но не позволял себе питать никаких надежд, ибо полагал, что такого изгоя, как я, она непременно отвергнет, опасаясь несчастливых влияний. Не хотите ли вы сказать, что готовы стать моим проводником? Могу ли я надеяться, что ваша дочь согласится стать утешением моих печальных одиноких ночей? - говорит Гэндзи к безмерной радости старика.
Представьте себе, какая печаль царила в моей душе все эти годы и луны,- говорит Вступивший на Путь. Держится он с большим достоинством, даром что его голос старчески дрожит.
- Но человек, привыкший жить у моря…
отвечает Гэндзи.
В его доверительной непринужденности таится какое-то особое очарование, но, право, могут ли слова быть достойны его красоты?
Бесчисленное множество подробностей поведал Гэндзи Вступивший на Путь, но слишком утомительно все это пересказывать. Боюсь, что я и без того допустила немало неточностей, из-за которых Вступивший на Путь из Акаси может показаться куда большим чудаком и упрямцем, чем это было на самом деле.
Итак, почувствовав, что его мечты начинают сбываться, Вступивший на Путь вздохнул с облегчением, а Гэндзи уже на следующий день отправил письмо в дом на холме. Зная по слухам, что дочь старика умна и хорошо воспитана, и вспомнив к тому же, что именно в таких уголках нередко скрываются женщины истинно прелестные, Гэндзи постарался придать своему посланию как можно более изысканный вид. На корейской светло-коричневой бумаге он начертал, более тщательно, чем обычно, выписывая знаки:
«Забыл обо всем…» (134)