Повесть о детстве (Художник Р. Гершаник)

— Где человек? — удивился Сема, всматриваясь в окно. — Не вижу никакого человека.

— Ай, куда ты смотришь! — разозлилась Шера. — Смотри на забор.

— Спина, — смущенно проговорил Сема, — Как я могу узнать по спине, кто он?.. А что, красивый?

— Да, красивым, — засмеялась Шера, — на голове три рыжих волоса, а на кончике носа вот такая красная бульба!

— Зачем же он тебе нужен с такой бульбой?

— Мне просто интересно.

— Что значит — просто? — недоверчиво переспросил Сема и, вспомнив слова дедушки, строго добавил: — Шера, ты имеешь дело со мной!

— Хорошо, — спокойно согласилась Шера. — Этот человек заходил к нам и спрашивал про излишки для армии.

— Ну?

— И он сказал, что надо вносить разные вещи, иначе будут неприятности. Кто не вносит, допустим, фуфайки или брюки для красных, тот контрреволюция. И у него вот такой мандат, как простыня…

— Интересно, — задумался Сема, — кто же это может быть? Не Трофим?

— Что, я комиссара не знаю? — обиделась Шера. — Только этот, наверно, еще выше его. Брови нахмурит, а бульба дрожит… Ты бы сам посмотрел. Ужас!

— Бульба? — повторил Сема. — Кто же это у нас с бульбой?

Но, как назло, все люди с бульбами исчезли из его памяти, и он не смог догадаться, о ком рассказывает Шера.

— Что я буду мучиться! — разозлился Сема. — Лучше рассказывай про лазарет!

— Что ты пристал к моему лазарету? Сейчас там только двое больных, и я тебе уже раз пять про них говорила.

— Верно, говорила, — согласился Сема и потер лоб. — Идем гулять.

— Только до угла. Скоро придет папа, а у меня не прибрано.

Они вышли на улицу. Сема проводил Шеру и, прощаясь, рассеянно спросил:

— Ну что, Доля доволен службой?

— Еще бы! — улыбнулась Шера. — Он только жалеет, что у него нет шинели. Такой чудак!..

Расставшись с подругой, Сема не знал, куда деть себя. И так ему казалось, что он слишком часто торчит в комиссарской комнате. А может быть, он мешает Трофиму и тот стесняется об этом сказать? «Не пойду», — твердо решил Сема и тихо побрел к красному ряду. Возле магазина Гозмана он неожиданно столкнулся со старым знакомым. «Смотри, — удивился Сема, — он, оказывается, жив, а я и забыл про него. Интересно! И какой у него важный вид! Ах ты, тютя!» — ласково подумал Сема и, приблизившись к знакомому, вежливо поклонился:

— Здравствуйте, мосье Фрайман!

Но Фрайман не успел ему ответить: Сема, нагнувшись, внимательно заглянул в его лицо и, вспомнив что-то, побежал, высоко подняв полы шинели. «Бульба! — весело шептал про себя Сема. — Конечно, красная с синенькими жилками. И как я сразу не догадался? Бульба! — еще раз с тихой радостью повторил Сема, как будто он нашел клад. — И он еще смеет ходить и требовать вещи для красных! Теперь я знаю, что делать!».

* * *

С этого дня жизнь Семы обрела какой-то новый смысл. Живое дело попало в руки, и он решил довести его до конца.

С неостывающим усердием принялся Сема охотиться за Фрайманом. Встречался с ним утром и расставался вечером. А Фрайман, ничего не подозревая, ходил по улице деловой походкой, прижав к груди залитый чернилами брезентовый портфель. «Куда он идет? — с тревогой спрашивал себя Сема. — И зачем? А может быть, я перепутал и этот вовсе не та бульба?» Фрайман заходил в дома и выходил на улицу с какими-то узелками и свертками.

Однажды Сема не выдержал и подошел к нему.

— Скажите, пожалуйста, — ласково спросил он, — вы уже имеете службу?

— Имею, — ответил Фрайман и, строго взглянув на Сему, вытащил из бокового кармана большую бумагу с четырьмя печатями: — На, читай!

— «Выдано товарищу Фрайману, — удивленным голосом прочел Сема, — в том, что он является уполномоченным Осчеквалапа».

— Осчеквалапа! — торжественно повторил Фрайман.

— «И ему обязаны, — уже с завистью продолжал читать Сема, — все волревкомы, военные комиссары, а также районные коменданты оказывать широкое содействие, а также помощь в средствах…»

— «…передвижения, — опять заговорил Фрайман, знавший уже наизусть свой мандат, — на обывательских подводах. А также…» Что же ты остановился? — обратился он к Семе. — Читай дальше.

— «…а также предоставлять в случае служебных надобностей телеграф, телефон и прочие прямые провода». — Сема глубоко вздохнул и недоверчиво взглянул на Фраймана: — Это все про вас одного?

— Четыре печати, обратите внимание! — Фрайман ткнул пальцем в бумагу и гордо улыбнулся: — Осчеквалап!

— Осчеквалап! — недоумевая, повторил Сема это загадочное слово и протянул руку Фрайману: — Будьте здоровы…

Мандат ошеломил и расстроил Сему. Во-первых, он никогда не видел мандата, кроме своей написанной от руки бумаги, во-вторых, четыре печати — это ж надо понимать! — по одной на каждый угол! «И еще эти прочие прямые провода! — с досадой вспомнил Сема и глубоко вздохнул. — Таки выше Трофима!.. Мне нравится этот тон, — со злобой подумал он, — комиссары ему обязаны! Там даже написано: «все комиссары!..»» Трудная задача вдруг встала перед ним. «Позвольте, — рассуждал Сема, — если он оказывается такой чин, так Трофим должен его знать…» Но комиссар равнодушно произнес фамилию Фрайман и развел руками: