Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

Размышлял Его Высочество, впрочем, недолго. Получив известия о событиях во время ланча, он, «несколько минут помолчав, выпил бокал шампанского, встал из-за стола и громко сказал: "Едем"», сразу вслед за тем отправив в Пловдив сообщение: «Как болгарин и князь Болгарский, не могу и счел бы позором для себя не принять с радостью освобождение милой Отчизны».

На следующий день монарх, которого все срочно полюбили, объявил всеобщую мобилизацию, еще через два дня Великое Народное собрание утвердило «экстренный бюджет», и уже 9 сентября с триумфом въехавший в Пловдив Александр, князь Обеих Болгарий, гарцуя на вороном коне перед вытянувшимся в струнку строем, заявил: «Храбрые воины! Нет у нас вражды с турками, но если турки посмеют встать на нашем пути, мы станем биться до победы или смерти. Что же до Александра, то знайте: жизнь ему не дорога, было бы живо Отечество. Ищите меня в гуще битвы!».

УНИЖЕННЫЕ И ОСКОРБЛЕННЫЕ

О том, что в случившемся столь быстро, стремительно и ставшем для всех разведок сюрпризом восстании все увидели «руку Москвы» (то есть, конечно же, Петербурга), говорить, видимо, излишне. В то, что Гатчина абсолютно не в курсе, напротив, не верил никто — разве что София, но там на эту тему помалкивали. А в столицах держав «всё понимали правильно», и в Пловдиве на мечущегося по улицам русского консула, вопившего: «Остановитесь, болгары! Русский царь ничего не знает! Россия не поддержит, турки всех вырежут», смотрели с понимающими улыбками: дескать, дипломату положено.

Вот не верили, и всё. Зато из рук в руки переходили свежие номера российских газет, особенно излюбленного болгарами славянофильского «Нового времени», где все слоники стояли именно там, где следует: «Радуется славянский мир, и вместе с ним "друзья человечества" во всех странах: болгаре Восточной Румелии и болгаре Княжества, разъединенные Бог весть почему и для чего хитроумной дипломатией на Берлинском конгрессе, вновь, подлости людской вопреки, образуют единое государство, национальное и свободное».

Это — никто не сомневался — был подлинный, без уверток, голос России. На имя Александра III шли тысячи телеграмм с заверениями в любви, верности и просьбами о помощи, которая — прав был консул — ниоткуда не шла. Хуже того, Гатчина звенела от ярости. Мало того что случившееся было сочтено очередным «предательством», да еще и редкостно хамским (ведь эти события произошли не просто без санкции России, но и без уведомления, как бы с намеком «а куда ты, родимый, денешься?»), очередной «этюд» Баттенберга (сомнений в этом у царя не было) ставил под угрозу сложную геостратегическую конструкцию, с трудом выстроенную Александром III, и притом в самый неподходящий момент.

Нет, разумеется, государь еще до прихода к власти был сторонником Освобождения, одним из идеологов «войны за Болгарию», но ведь ситуация ничем не напоминала 1877-й. Тогда кровь Батака взывала к мщению, не говоря уж о выгодах империи, а теперь выходило так, что Россию, не сочтя нужным и посоветоваться, втягивают в совершенно лишнюю войну. Именно в войну — без преувеличений. Как писала одна из русских газет, отражающая мнение двора, «в политике очень часто великие дела совершаются не великими людьми: искра, брошенная рукою ребенка в опилки, может произвести пожар, и случайный выстрел, раздавшийся где-нибудь на Балканах или на афганской границе, может послужить также началом крупных событий». И всё это — по прихоти скверного мальчишки, оскорбившего империю и государя изгнанием русских министров, стакнувшегося с «нигилистами», да еще и в момент жесточайшего обострения отношений с Великобританией.