Повенчанный честью (Записки и размышления о генерале А.М. Каледине)

– Алексей Максимович, хочу знать Ваше мнение об этом приказе. Его содержание Вы будете знать первым. И пока, кроме автора – единственным. Прошу откровенно высказать своё суждение… по самой сути предлагаемого Вашему вниманию документа.

И он прочитал Каледину несколько листов, исписанных красивым, со старинной вязью, почерком, который Алексей Максимович хорошо знал – так писал лишь Брусилов.

Суть приказа сводилась к тому, что командующий армией обязывал офицерский состав принять любые, самые решительные и неожиданные меры, для предотвращения паники и самовольного, без приказа, отступления войск с занимаемых позиций.

Каледин оцепенел. Более решительных и особых мер по повышению стойкости войск он не слышал.

До него доносился твёрдый и решительный голос Брусилова:

«В тылах войск, проявляющих нерешительность, самовольное оставление занимаемых позиций, располагать специальные отряды, вооружённые пулемётами и без раздумий уничтожать паникёров и трусов.

Огонь артиллерии, оказавшись перед выбором: поражать противника или самовольно отступающие свои войска, несмотря на катастрофическое положение с боеприпасами, сосредоточивать, в первую очередь, на дезертирах и мародёрах, самовольно оставляющих занимаемые позиции.

Лишать чинов и немедленно отстранять от должностей офицеров, подразделения и части которых оставили позиции без приказа.

Ввести в войсках особые трибуналы, решениями которых приговаривать к расстрелу трусов и мародёров, паникёров, самовольно оставляющих позиции».

Каледин молчал. А Брусилов пытливо глядя ему в глаза, ждал ответного слова своего подчинённого.

И тот, после недолгого молчания, стал говорить:

– Алексей Алексеевич! Дай Бог избежать мне надобности в таких мерах, – и он истово перекрестился, – но они – действительно жизненно необходимы. Иначе и Россию всю потеряем.

Вы же лучше меня помните начальный этап войны. Мы, имея превосходство над противником, оставляли обширные районы на Западе империи.

Справившись с нахлынувшим волнением, он твёрдо заявил:

– Позвольте уверить Вас, Ваше Высокопревосходительство, что я не замедлю выполнить Ваш приказ, если в этом будет нужда.

Но, хотелось бы, чтобы эта мера миновала вверенные мне войска.

После этого разговора с командующим, Алексей Максимович вскоре был тяжело ранен.

Германский лётчик, обнаружив скопление офицеров, догадался, что это крупный штаб русских, и сбросил бомбы прямо над их головами.

Каледин, ставивший задачи подчинённым, только по счастливой случайности остался жив.

Бомба, взорвавшись почти у его ног, убила нескольких офицеров штаба, а самому начальнику дивизии два осколка рассекли лёгкое, а третий – прошил правую ногу и он, после этого, даже выздоровев, прихрамывал при ходьбе.

Тяжело и медленно выбирался Каледин из небытия. И только его крепкое природное здоровье, да искусство врачей, сберегли его жизнь.

Но окончательно выздоровел он в родных краях, где уже старая, но такая же хлопотливая и душевная Дуняшка, домашними отварами, мёдом с травами, степным кумысом поставила его на ноги.

И как только он представился Брусилову, по возвращению на фронт в начале августа тысяча девятьсот пятнадцатого года, тот, искренне обрадовавшись выздоровлению своего лучшего генерала, молча положил на стол Высочайший Указ, которым генерал Каледин назначался командиром 12 корпуса.

Высочайшая должность! И в другое время он бы искренне обрадовался этому назначению.

А после госпиталя, где он увидел иную жизнь России, и, особенно, после побывки в родных краях, он увидел нарастание грозных и страшных событий, которые до неузнаваемости изменят облик страны.

Поэтому без радости принимал Алексей Максимович под своё начало 12 корпус.

И хотя в его состав входила и его дивизия, с которой он сроднился, но даже это душу не грело.

И он, пройдя формальный ритуал представления Государю по случаю вступления в новую высокую должность и пожалованного ему при этом очередного ордена, более всего благодарил судьбу за встречу в Ставке с Самсоновым.

Такой же шумный, огромный, он принимал под своё начало армию, и не смущаясь двора, вкрадчивых и скользящих, как тени, чиновников, громогласно зарокотал на весь зал:

– Алёша, друг мой сердечный! Вот кому рад – это тебе.

Обняв Каледина, он троекратно с ним расцеловался и тут же шепнул на ухо;

– После приёма – встречаемся. Не торопись уезжать. Надо переговорить…

Всю ночь они просидели за столом, почти не прикасаясь к еде и вину.

Тяжёлые предчувствия саднили обоим грудь. Они, лучшие солдаты империи, видели, куда катится их Отечество.

И катится лишь по воле, а вернее – по её полному отсутствию у власть предержащих, и в первую очередь – у Государя.

– Алёша, милый, ты думаешь, что я рад тому, что армию мне вверили? – стал говорить Самсонов.

Нет, друг мой сердечный. Армии, в том представлении, как мы её понимаем, просто нет.

И не только моей. Ты знаешь, я могу взять людей в руки.

Но сама система привела к тому, что войско выродилось в какую-то толпу вооружённых людей.