Поцелуй с дальним прицелом

Строго говоря, весь Монмартр имел славу скандальную, но на улицах Пигаль, Фонтен и Дуэ сосредоточилось особенно много русских ресторанов и заведений для удовольствия, здесь было бессчетное количество нежных русских проституток с громкими фамилиями и родословными и изысканных, хорошо образованных сутенеров, не уступавших им происхождением, здесь русские оркестры и цыганские хоры заглушали саксофоны негров и звуки безумно модного аргентинского танго, здесь можно было за небольшую – по сравнению с центром Парижа – плату безудержно провести ночь, забыться в каком угодно чаду, хоть цыганской скрипки, хоть джаза, хоть русской песни. Вообще здесь можно было неделями не говорить по-французски, потому что русские открыли тут свои парикмахерские, лавки, отельчики, жили здесь… По улицам ходили казаки, гвардейские полковники, профессора Московского и Петербургского университетов, знаменитые артисты, писатели, красавицы, кружившие головы высшему свету русских столиц, а теперь отдававшиеся за ничтожные деньги любому праздному американцу… Ох, как я тогда возненавидела именно эту нацию, которая приходила в Пигаль не просто изведать запретных удовольствий, а вкусить от горя целого народа, сожрать кусочек России, из которой многие из них уехали в начале века голые-босые в Америку, где смогли разбогатеть, даже составить себе состояние и теперь смотрели свысока на тех обнищавших, опустившихся людей, чьи предки когда-то определяли для их предков черту оседлости, гнушались общаться с ними, отдавать своих детей в одни гимназии…

В Пигале было все перемешано, все свалено в одну кучу, мы все тут были равны, обитатели его, однако именно здесь я стала такой отъявленной расисткой, возненавидела до дрожи негров, арабов, евреев так, что теперь в обществе французов с их дурацкой воинствующей демократией даже опасаюсь в этом сознаваться!

Да ладно, чего, интересно, я могу еще опасаться, в мои-то годы, когда единственное, о чем я мечтаю, это о смерти, потому что устала жить?..

Еще несколько слов о Пигале. Это была пристань для смятенных сердец и опустившихся тел, призрак радости, которая исчезала при первых лучах солнца.

Толпа русских без родины и дома была заключена в пространстве меньшем, чем заброшенная деревенька, отрезанном от мира больше, чем тюрьма. Постепенно суда, приписанные к этому порту заблудших душ, «летучие голландцы» родом из России, приобретали некие общие черты, на всех лицах появлялся общий налет потерянности и неискоренимой тоски… Лишь самые умные, наделенные особенно острым инстинктом самосохранения, как моя мачеха, селились поодаль от Пигаля, например, в нашем 16-м округе, в Пасси, а сюда приезжали лишь на работу, и это давало им возможность выживать, оставаться хозяевами хотя бы собственной жизни (или сохранять такую иллюзию), давало шанс использовать Пигаль самим, но не позволять ему использовать и перемалывать себя.

Ресторанов, повторюсь, здесь в то время развелось хоть пруд пруди. Были заведения совсем скромные, куда ходили люди, жившие в дешевых отелях, где не имелось пансиона и не готовили; впрочем, и в таких простеньких ресторанах можно было кутнуть, если заводились деньги. Существовали и очень дорогие кабаки с джазом, который тогда начал входить в моду, или нарочитые а-ля рюсс; были просто, так сказать, приличные места – с красивыми, изысканными дамами для танцев, а то и с мужчинами, наемными танцорами, с роялем; имелось и нечто среднее, совершенно как «Черная шаль», которую и держала Анна Костромина: заведение, отличавшееся богемным смешением стилей. Тут было всего понемногу – изысканности и пошлости, сдержанности и разврата, дешевого шика и тонкости вкуса, оно ловко балансировало между богатством и бедностью, вульгарностью и приличием, оттого и имело такой успех в Пигале.