Поцелуй с дальним прицелом

А впрочем, откуда я знаю, что она жива? Я давным-давно ничего о ней не слышала. Может статься, и она, и Мия уже давно ушли из этого мира. Ну а если они и живы, то, наверное, сумели как-то себя обезопасить. Или Никита крепко пригрозил им, и они прикусили языки? Или он считал, что их досужая бабья болтовня не принесет ему беды? А вот моего отца он, значит, счел серьезной угрозой своему благополучию. Ну как же: Nikita А. Cherchneff. Advocat… Видимо, вышеназванный advocat не мог позволить даже тени на своей репутации!

Туман, занавесивший мой взор, немного разошелся, и я увидела, что Робер о чем-то говорит с Федором. У моего мужа сердитое выражение лица, у сторожа – обескураженное, виноватое, несчастное… Наверное, он объяснил Ламартину, чем огорчил меня. Ну и что? Я и сама не собиралась этого скрывать от мужа! Надо заявить в комиссариат о том, о чем я только что узнала. И сделать это как можно скорей! Федору, конечно, как всем простым людям, которые боятся властей, не захочется свидетельствовать перед полицейскими, ну да ничего, никуда он не денется. Нужно только позаботиться о нем, чтобы убийца не добрался и до этого опаснейшего свидетеля. И не забыть сразу рассказать про мараскин и доктора Гизо. Уж не он ли, кстати, делал экспертизу трупа моего отца? И если в случае с Анной и Максимом постарался найти амигдалин, то сейчас постарался его не найти?

Так, секунду, мои советчики! Погодите, помолчите, не трещите! У меня от ваших домыслов и трескотни голова раскалывается! Ведь что получается? Если я скажу про амигдалин, значит, придется проводить повторное исследование тела моего отца, которого только что на моих глазах опустили в могилу? Значит, могилу будут вскрывать, доставать гроб, а потом…

Меня замутило от страха перед теми муками, которые я собираюсь причинить хладному праху отца. А позор его имени?..

И это еще не все! Что, что, что, во имя всего святого, что я собираюсь причинить Никите?!

На что намерена его обречь? На арест, пребывание в тюрьме… возможно, на гильотину?![35]

Никиту? Это Никиту я хочу видеть мертвым?

Да что я, совсем с ума сошла?!

Но он убийца, убийца, заверещали все эти истеричные недоумки, которые обосновались в моем мозгу и почему-то взялись учить меня.

Да, убийца, с вызовом ответила я им. Ну и что? А я кем стану, если решусь донести на Никиту и обречь его на смерть?

Нет, я не оправдываю его, но и не виню. Не мое это дело! Я не имею на это ни права, ни сил – потому что никогда не забуду того нашего «ледового похода», не забуду того чудного, необыкновенного состояния, в которое меня повергал один, даже случайный взгляд ярких глаз Никиты. И вообще – почему, почему я вот так, сразу, с одного слова поверила выжившему из ума старикашке, кладбищенскому стражу, который, конечно, свихнулся в том страшном, погребальном мире, в котором обитает с утра до вечера и с вечера до утра. Мало ли что могло примерещиться Федору! Как я могла поверить ему… поверить ему – и не поверить Никите, которому я обязана жизнью?

– Викки, Викки, – услышала я сердитый голос мужа. – Очнись! Немедленно идем в автомобиль! И перестань глупить. Разве можно, в самом-то деле, принимать на веру всякую чушь? Этот сторож ненормален, болен, у него совершенно безумное лицо. Выкинь из головы все, что он тебе наговорил, ты слышишь? Я потребую у монастырского начальства, чтобы его выгнали вон!

– Тогда он умрет с голоду, – справедливо возразила я, мельком удивившись, что мой муж, добрейший из людей, тративший массу денег на пожертвования в пользу неимущих, готов так жестоко наказать бедного Федора за «всякую чушь». – Но ты не тревожься. Я вообще ничего не поняла, даже не слышала из того, что он мне говорил. Мне стало так дурно, что я только и пыталась удержаться от обморока. А о чем вообще шла речь?

И я обратила на моего мужа взгляд, наивности и невинной голубизне которого могла бы позавидовать сама Настя Вышеславцева.

Мгновение Робер смотрел мне в глаза, недоверчиво подняв одну бровь, потом лицо его приняло спокойный вид, и он пожал плечами.

– Я и сам толком не понял, – сказал равнодушно мой муж. – Просто я знаю, как близко к сердцу ты обычно принимаешь всякие нелепости, вот и встревожился. Ну а если ты ничего не слышала, значит, и говорить не о чем.

Да уж, по притворной невинности глаза Робера вполне бы могли поспорить сейчас с моими, даром что были не голубыми, а вовсе карими! Итак, мы солгали друг другу, мы с моим мужем…

Я – из любви к Никите, а он? Из благодарности к своему спасителю? Или Робер вовсе не лгал, а и впрямь счел слова Федора ерундой? А то и правда – ничего в них не понял?

Ну и слава богу! Слава богу! Коли так, значит, Никите ничего не угрожает!