Поцелуй победителя

«Застежки», — шепнула смерть. Арин развернул клинок на полпути и направил его к локтю правой руки генерала, целясь туда, где болтался наруч, лишенный застежек. Он отрубил руку по локоть. Полилась кровь. Если генерал и вскрикнул, Арин этого не заметил. Он смотрел на теплую кровь. Генерал повалился на землю. Он лежал, моргая на солнце, и смотрел на Арина. Его глаза остекленели, губы шевелились, но слов слышно не было.

Арин замер на мгновение. Но этот человек, его поверженный враг, совсем не походил на нее. Арин занес меч, размахиваясь сильнее, чем нужно для смертельного удара. Он хотел вложить в это движение всего себя. Месть, темная и густая, как вино, заполнила легкие. Светло-карие глаза смотрели на него не отрываясь. Вот то единственное, в чем Кестрель походила на отца.

Арин услышал собственный голос. Он звучал издалека, будто половина души Арина поднялась в небо и оттуда смотрела на то, что происходило на земле. Он сказал:

— Кестрель попросила меня об этом.

Ведь она и впрямь попросила. Арин стал одновременно маленьким мальчиком, рабом и взрослым, свободным мужчиной. Всеми тремя сразу… Но лишь сейчас он понял кое-что другое и опустил меч, нацеленный в шею генерала. Арин не был любимцем бога смерти.

Бог смерти — это он сам.

40

Он успел остановиться. Чувство, охватившее его, нельзя было назвать сожалением, скорее неверием. Порой, спустя годы после войны, Арин продолжал просыпаться посреди ночи в холодном поту. Его преследовал кошмар, в котором он все же убил отца своей любимой. «Но ведь ты этого не сделал, — говорила она ему. — Не сделал. Расскажи мне еще раз, как было дело». Все еще дрожа, он начинал рассказ.

В то мгновение сознание Арина превратилось в стеклянный шар. Внутри разносилось лишь эхо. Запах матери. Голос отца. Взгляд Анирэ, который будто просил: «Выживи». Ее глаза говорили: «Люби». Умоляли: «Прости меня, милый братик».

А потом в голове осталась лишь тишина. Арин стоял на дороге, не слыша больше никаких голосов. Он подумал о том, почему Риша, желая смерти императору, все же отказывалась сама убить его. Только теперь Арин понял ее. Он не понаслышке знал, каково это — остаться без родных. Человек без семьи — точно дом без крыши. Даже если бы Кестрель была здесь и принялась умолять: «Нанеси последний удар, прошу тебя, пожалуйста!» — даже тогда Арин, возможно, не согласился бы оставить ее сиротой.

Хотя он уже сомневался, что она попросила бы об этом, если бы увидела сереющее лицо генерала с блестящими глазами, отражавшими небо, и едва шевелившимися губами. Целой рукой он шарил по груди, над сердцем. Арин почувствовал, как внутри все горит. Раньше он не понимал, какой сильной может стать жажда мести, желание убить. Глаза защипало, потому что он уже знал, как поступит.

Арину хотелось оказаться где-нибудь далеко отсюда. Почему мы не помним то время, которое провели в утробе матери? Темнота, ровное биение сердца составляли весь мир. Никто не мог причинить нам вреда, и сами мы никому не делали больно. Арин подумал: если он не убьет этого человека, то воспоминания о матери постепенно сотрутся. Они и так уже померкли за прошедшие годы. Однажды она покажется далекой, как звезда. Он не мог этого сделать, но должен был.

Арин бросил меч, упал на колени, сорвал с плеча генерала тряпичную перевязь и скрутил из нее жгут, чтобы спасти жизнь человеку, которого ненавидел больше всех на свете.

После битвы, когда Рошар принял капитуляцию валорианцев, когда Арина охватила мучительная тревога при мысли о том, что Кестрель еще не вернулась из Сизии, он отправился в шатер с ранеными. Генерал спал. Обрубок руки прижгли и замотали повязками, броню сняли. В горло ему влили снотворное, хотя он яростно сопротивлялся. Даже теперь, будучи без сознания, он находился под охраной. Ноги его заковали в цепи, а уцелевшую руку примотали к телу.

Арин запустил пальцы в волосы и до боли натянул их. Если Кестрель не вернется к полудню, он поскачет в Сизию. В голове мелькали невыносимые мысли, желудок сжался в комок.

Генерал вызывал у него отвращение. Даже Верекс стал ему омерзителен (хотя сам по себе принц ему почти нравился), когда Арин увидел, как тот, прихрамывая, бродит по лагерю, охваченный страхом — за Ришу и за Кестрель. Арин испытал прилив нелепой ревности, как будто Верекс обкрадывал его, испытывая похожее чувство. Арин понимал, что ведет себя отвратительно, но ему приходилось каждую секунду бороться с мыслью о том, что, если с Кестрель что-то случится, его сердце превратится в камень.

Он смотрел на спящего генерала и не знал, куда девать руки. В итоге Арин принялся обшаривать его карманы, пытаясь отвлечься и не задушить врага в порыве гнева. Пришлось напомнить себе, зачем он пришел. Арин разорвал куртку генерала и проверил нагрудный карман, к которому тот прижимал руку, лежа на дороге в крови. Пальцы нащупали бумагу. Арин вытащил мягкий, как замша, ужасно потертый листок. Его явно много раз сворачивали и разворачивали.