Поцелуй победителя

— Да. — Он запутался, не понимая, что мозаика значила для Кестрель и почему она заговорила об этом сейчас. Как будто пыталась объяснить, что лево на самом деле право — или и право и лево одновременно… Арин же понимал только, что лево и право — это очень важно, но не мог уловить ни их значения, ни различий. Он прикрыл глаза.

— Арин, нельзя!

— Я ненадолго.

— Нет. — Кестрель схватила его за руку.

— Шш.

— Сказки, — выпалила она. — Та мозаика изображала сказки, верно?

— Да, древние мифы.

— Я тебе их перескажу.

Арин приоткрыл глаза. Он не помнил, когда успел их закрыть.

— А ты их знаешь?

— Да.

С самого начала стало ясно, что ничего она не знала. Отдельные фрагменты Кестрель действительно слышала, но соединяла их так, что Арин улыбнулся бы, если бы не было так больно.

— Ну ты и выдумщица, — выдохнул он.

— Не перебивай.

В основном Кестрель сочиняла на ходу. Изображения она не забыла — Арин порадовался тому, как хорошо она запомнила детали мозаики: где находился какой бог, как выглядел язык змеи. Но ее сюжеты не имели никакого отношения к гэрранской религии и иногда казались совершенно бессмысленными.

— Повторим, когда у меня будут силы посмеяться, — предложил Арин.

— Что, так плохо?

— Мм. Для валорианки, пожалуй, сойдет.

Но Арин больше не мог держаться, все вокруг опять поплыло. Мир словно состоял из ваты, которую растягивают в разные стороны. Как долго говорила Кестрель? Может, несколько часов? Он не знал. Когда она успела снова положить голову туда, где билось его сердце? Грудь Арина размеренно поднималась и опускалась.

— Арин!

— Я знаю. Спать нельзя. Но я так устал.

Кестрель принялась сыпать угрозами, но он не расслышал и половины.

— Приляг со мной, — пробормотал Арин. Ему неприятно было думать, что она сидит на земле.

— Обещай, что не уснешь.

— Обещаю.

Но это неправда. Арин понимал, что будет дальше. Кестрель легла рядом. Сон затягивал его: стало мягко, темно, бархатно. Арин вздохнул и перестал сопротивляться.

34

Когда она проснулась, Арина не было рядом. Сердце Кестрель бешено заколотилось и не успокоилось даже тогда, когда она выбралась из палатки и обнаружила, что Арин кипятит чайник на костре под синим предрассветным небом. Он поворошил угли.

Кестрель потребовала объяснений.

— Нашел коробку чая в палатке. Рошар не станет возражать, — добавил он в ответ на возмущенный взгляд Кестрель.

— Зато я возражаю!

Он недоуменно перевел взгляд на чайник.

— В чем дело?

— Тебе нельзя было спать!

— Мне стало лучше.

Может, и так. Но ей все равно было больно смотреть на него, на густо-фиолетовый синяк, который успел расползтись от лба до щеки, задев даже уголок глаза. На виске ссадина от удара. Арин до сих пор был в грязной тунике — возможно, не хотел пачкать чистую. На его обнаженных руках засохла кровь. От внезапного осознания пережитого под ребрами у Кестрель словно образовалась пустота.

— А мне тем более нельзя было засыпать.

— Тебе нужно отдохнуть после битвы и дороги. Тебе явно пришлось непросто.

— Да.

Арин повертел в руках коробочку с чаем. Внутри зашуршали сухие листочки.

— Спасибо, что спасла мне жизнь.

— Я думала, ты умер. Или умрешь.

Он уставился на коробку.

— Я знаю, это тяжело. Смотреть, как кто-то умирает.

— Не кто-то. Ты, Арин.

Он кивнул, но тут же поморщился и отложил коробочку с таким видом, будто вообще не слышал слов Кестрель. Она уселась возле костра, подогнула колени и оперлась на них рукой, спрятав губы и подбородок в сгибе локтя.

— Тебе до сих пор больно.

— Уже не настолько. Поэтому нам с тобой пора поговорить.

— Арин, мы и так разговариваем.

— О войне.

Кестрель вопросительно посмотрела на него.

— Нельзя отступать к городу, — начал Арин.

— Биться на открытой местности мы не можем. Нам не выстоять против всей валорианской армии. Сражение у Лерралена это доказало.

— Но запираться в городе, дожидаясь осады, — тоже плохой ответный ход. Я уже пытался однажды защищать город от генерала. Он расправился с нашей обороной почти мгновенно и проломил стену.

— Стену успели починить. И теперь у тебя есть союзники на востоке.

— Перестань утешать меня. Если отбросить ложный оптимизм, что бы ты сказала?

Небо постепенно светлело, лагерь оживал.

— Давай говорить начистоту, Кестрель.

— О войне? — Ее голос прозвучал невыразительно.

В глазах Арина мелькнул странный блеск. Он потер подбородок большим пальцем, провел рукой по шраму на щеке.

— А о чем бы ты хотела?

Кестрель видела его усталость. То, как он прячет боль. Ее сердце словно обросло чешуей, но внутри по-прежнему осталось горячим, как алеющий уголек.

— Мы оба знаем, что будет, если наша армия отступит за стены города, — вздохнул Арин.

Кестрель была вынуждена признать:

— Союзники могут задуматься о своих потерях, увидеть близость поражения и бросить тебя… Даже если Рошар захочет остаться.

— И тогда все будет кончено. — Серые глаза Арина смотрели прямо и открыто. — Мне нельзя проиграть. Если это произойдет, у меня ничего не останется.

— Неправда.

Но он уже поднялся. Лагерь пробудился. Костерок Арина потух. Забытый чайник постепенно остывал. Кестрель сидела, опустив голову.