Поцелуй богов

— Он запутался, а знаменитая женщина воспользовалась. Шалунишка, я его потом отшлепаю.

Девушки рассмеялись. Но хотела этого одна Петра.

— Это все. Вы мне скажете возраст, написание имен и все такое прочее?

— Мы Дом и Пит, — встряли Дом и Пит. — Актеры. Вы не упомянете о нашем представлении? Где-нибудь походя, между прочим?

— Разумеется. Кстати, Петра, а он хороший поэт?

— А кому какое дело? — Петра допила из рюмки Джона.

Джульетта поднялась и подошла к длинноволосому, неряшливому на вид парню. Облокотилась о стойку, что-то сказала, и они оба вернулись к столу.

— Всего парочку снимков, вы позволите?

— Категорически нет! — Джон вскочил на ноги; стул тяжело грохнулся на пол.

Последовали три вспышки одна за другой.

— Дело твое, приятель. Как там навелось, не знаю; теперь не моя печаль, если редактор выберет снимок, где ты с полузакрытыми глазами и раззявленным ртом. — Фоторепортер выпалил еще один кадр.

— Значит, так, вы ничего не сказали, — объявила Джульетта. — Без комментариев, это все, что я записала. Ваша честь не задета.

— О’кей, любовничек. — Петра взяла его за руку.

— Рядом со стойкой, ладно?

В пабе все встали, засмеялись, поощряюще закричали.

— Вот так, хорошо — одного Джона, смотри естественнее. Улыбочку. Еще немного, малыш. А теперь вы вдвоем. — Фотограф работал быстро, понимая, что настроение переменчиво и терпение кратко. — Прекрасно. Чуть ближе. Смотрите на меня. Улыбочку. Как насчет поцелуя? Еще разок. Побольше страсти. Обними за шею, а другую руку положи на грудь. Чуть придвиньтесь.

— Ну давай же, — прошипела Петра и накрыла его рот своим. Плоский, кисловатый язык раздвинул зубы. Джону показалось, что он вот-вот задохнется. Даже Иуда не пользовался языком.

В холодной тряпичной спальне Петры Джон разделся без всякого энтузиазма. Из паба они возвращались в полнейшем молчании. Джон дулся. Надутость являлась его излюбленной формой сопротивления. Пассивной агрессией. Он надеялся, что выглядел сдержанным, мужественным, величественным. А на самом деле — надутым. Петра была уже голой и лежала на стеганом покрывале, подложив под затылок ладонь. Реклама, да и только. Демонстрация сортности. Вот, смотри, что ты чуть не потерял — худое, сероватое тело: ксилофонные ребра, вогнутый живот, бедра в гусиных пупырышках, словно пакетики с закуской из соседнего кафе, примостившиеся на цыплячьей груди титьки, темное переплетение подмышек, твердый, задорно постриженный, выдающийся лобок, квадратный, грубый, спартанский зад — все для постиронического, пост-феминистского, постмодернистского поспешного спаривания. Петра смотрела на себя. Она жила в теле, которое являлось превосходным синтезом того, кем она была, и поэтому чувствовала огромное удовлетворение всеми его причиндалами.

— Ну давай, Джон. Я умираю от холода. Оправдай свое существование.

Он попытался залезть под одеяло.

— Нет, сюда, я хочу на тебя поглядеть.

— Я замерз.

— Сейчас согреемся. — Петра взяла его пенис и сдавила в ладони. — А теперь расскажи. Я хочу знать все. Как это происходило? Что она делала?

— С меня в самом деле довольно. Ты выставила меня на посмешище — натешилась вволю.

— Недостаточно. Ты мне еще задолжал. Что она говорила? Как ты ее поцеловал в первый раз? Ты ее раздевал? А каковы на ощупь ее ужасные пластиковые старушечьи сиськи?

— Пожалуйста, ради Бога, ты говоришь, как Клив.

Петра ущипнула уголки его губ и сильно свела вместе.

— Ты мне должен чертовски много. Так что рассказывай по порядку все с самого начала. Ты пришел к ней в гостиницу. Это ведь произошло в гостинице? Она тебя поцеловала. Так? Покажи мне. Потом достала твой крошечный, вялый прибор. Говори, задница. — Другая рука Петры находилась у него между ног.

Джон закрыл глаза. Он видел Ли, лежащую на кровати в отеле: округлые бедра, изгиб груди, прекрасные голубые глаза, полуулыбку. Вспомнил жар и податливость тела, аромат цветов, янтаря и мускуса. И начал рассказывать. В пучине смущения, монотонным шепотом, без всяких эпитетов и приукрашений, только голые факты, не упуская ничего и не прибавляя ничего — этакий любовный хроникер. В мыслях рядом шевелилась Ли, Джон ощущал на щеке ее дыхание, мятный привкус ее губ, но говорил не об этом. Он описал Петре ее самое и последний раз, когда они спали вместе. Маленький акт бунта. Круг замкнулся. Петра слушала эротические фантазии о самой Петре. Она потирала и скребла свое тело, восторженно, как шелудивый медведь на колоде.

— Грандиозно, Джон! Нет, правда, потряс. Я совершенно запала. Как-нибудь проделаем это опять. Никогда бы не подумала, что могу распалиться, слушая о твоей неверности. Интересно, на тебя тоже так подействует рассказ о моей?

Джон натянул на себя одеяло и потушил свет.

— Интересно, как эта репортерша узнала, где нас найти?

Петра фыркнула.

— Не устаю поражаться твоей наивности. Это я ей позвонила.

— Ты?! Не верю! Зачем?

— Может быть, к чему-нибудь приведет.

— К чему?

— Не знаю. К славе, успеху, избранности. Даст какой-нибудь старт.

Их и в самом деле осыпала рвотная, чуть теплая морось славы, хотя и не сопровождавшаяся преимуществами успеха и избранности.