Посвящение в Мастера

Это так, Вадик. Драйв — это всегда желанный и невыдуманный рай. Причем рай движущийся и движущий нас. Нет, он ни коим образом не связан с потусторонней жизнью, бестелесной и бесчувственной метафизикой. Драйв-рай — это наша жизнь с привычной системой мер — праведностью и грехом, Богом и дьяволом. Но обязательно — жизнь в движении! Движении духа, души, ума, плоти, наконец. Через сомнения и сопротивления — драйв!.. Однако это не все. Это не просто движение — это должно быть дви-жжение! Понимаешь?.. Жжение, которое испытываешь, потому что ты движешься, трешься обо все, с чем приходится сталкиваться, общаться, иметь дело, обнимать, бить морду, рожать детей и т. п. в жизни. Дви-жжение от ясного, яркого, четкого и небезопасного ощущения полноты жизни! Драйв — это по-ток! Понимаешь?.. Но не тот ток, на котором бьют глухарей, а необъяснимый по-ток, который сам бьет! От которого возгорается искра! Искра — от нее и от трения сгорают наши сомнения. Драйв преображает жизнь, обостряет ее восприятие и при этом делает неважными многие вещи. «Уже не важно», как поет Муммий Троль, кто любовник, а кто муж, кто убийца, а кто потерпевший. Смысл преступления, смысл любви и измены, даже смысл счастья, как боль после драки, доходит потом. Когда кончается драйв. Кто-то этим довольствуется, а кто-то не может никак успокоиться: «Что?! Неужели дви-жжение больше не повторится?!» В этот момент кое-кто из нас начинает поиски нового драйва. Если бы не вдохновение, эти поиски могли затянуться для нас с тобой на долгие годы! Вдохновение — это ветер, который дует в сторону рая! Что ты скажешь об этом, Вадим?..

Ходасевич, глядя на подмигивающий дисплей автомагнитолы, пережевывал в уме, что и как говорила ему сейчас Катарина. Ее речь… Ее речь порой (например, как сейчас) выглядит жутко правильной, жутко умной, не выходящей за литературные берега. А бывает, из нее прет такой базар, весь на понятиях и понтах! Не Катарина, а Достоевский какой-то!.. Конечно, у них с Катариной разное восприятие мира, что объясняется, по-видимому, разным темпераментом и разной степенью образованности. Конечно, у них разные боги. Но (и еще раз но!) их объединяет, сближает одна черта: ощущение какой-то огромной утраты — утраты не вообще и по прошествии времени, а сейчас, сию минуту. Они оба, каждый свое, без конца теряют что-то важное. Что? А Бог его знает! Ходасевич нервно поерзал на сиденье, невольно встревожив покой вновь замершей на его плече Катарины. Вернулся опять к своим мыслям. Fоворят, такое драматическое восприятие мира свойственно подросткам. Значит, он, Ходасевич — тридцатичетырехлетний подросток. Придавило его Ростком — времени, государства, семьи, обстоятельств, недостатков характера. Да мало ли что прет поблизости!.. Поэтому он до сих пор под Ростком…

Такси свернуло в проулок, заскользило вдоль покосившихся и стоящих по стойке «смирно» заборов, в одном месте неосторожно коснувшись щекой их деревянной щетины, повернуло еще раза два или три, тихонько проскочило мимо сказочно-нелепых теремов зажиточных сумских цыган и, наконец, без команды, как старая хозяйская лошадь, встало у высоких ворот большого двухэтажного черного дома, мрачного, как беззвездное небо. Ни палисадника возле дома-монстра, ни огонька, ни звука за закрытыми наглухо ставнями!

— Ну, и на фига ты меня сюда привезла? — поеживаясь, спросил Ходасевич, когда отпустили такси. — Там избушка-поебушка, здесь трущобы покруче!

— Поосторожней с трущобами-то! — озлилась Катарина, первой проходя в массивную калитку в воротах. — Сейчас зайдем — ты ахнешь! То же мне, архитектор выискался!..

Войдя в дом, Ходасевич сразу же почувствовал, что попал в лабиринт. Где-то здесь он начинался… Со всех сторон давила темнота, она осязаемо дышала в уши, глаза, затылок. Но вот Катарина, чье присутствие Ходасевич угадывал лишь по дыханию и запаху духов, щелкнула выключателем — сверху пролился очень яркий электрический свет. Под выключателем, расположенным слева от неожиданно красивой, отливающей темно-красным, будто кагор, двери, Вадька прочел: «Я есьм Путь и Истина и Жизнь» — и тут же рядом: «Воля! Целься и бей! Быть сражению! Осознай и принуди себя к движению! Отныне не „я хочу“, а „я должен“! Распрямись, воли подорожник!»

— У тебя что тут, секта какая прячется? — ляпнул, не подумав, Ходасевич.

— Не совсем так, — потупившись, призналась вдруг Катарина. — В этом доме скрываются опальные вакханки.

— Кто?

— И одна из них — это я.