Postscript

– Ты учишь читать и писать? – изумлена Шэрон.

– Пытаюсь, – отвечаю я, разворачиваясь, и жду в ответ чего-нибудь ядовитого, вроде «что только не приходит в голову умирающим!», чего-нибудь умаляющего мое дело, но ничего подобного не происходит.

– Здорово выполнено, – хвалит Шэрон оформление и, достав открытку, читает вслух первый лимерик:

Один классный из Дублина парень
Очень с танцами был фамильярен
В «Хризантему» пришел
И красотку нашел,
И с тех пор от любви он в угаре.

– Как мило, – замечает она. – И куда это ведет?

– «Хризантема» – это был такой танцзал. Они там встретились в шестидесятых, и ансамбль, который играл в тот день, назывался «Проблески зари»… Но туда еще рано, там закрыто, так что сначала поедем во второе место.

И Шэрон, забравшись во второй конверт, читает:

Некий Берт о взаимности грезил
Подле девы, влюбленной в поэзию.
На скамье Каванаха,
Чтоб любовь не зачахла,
Поцелуй ему жизнь накудесила.

– Первый поцелуй, что ли? – угадывает она.

– В точку.

Первый раз Берт и Рита поцеловались в 1968 году на скамейке в память Патрика Каванаха. Это та самая кованая скамья, что стоит на северной набережной Гранд-канала, где наш классик, как живой, сидит, нога на ногу, с одного края скамьи и словно приглашает прохожего присесть рядом.

И вот мы стоим у этой скамьи, я представляю себе, как Берт и Рита сидят здесь этакую тьму лет назад, впервые целуются, и это меня трогает… С мокрыми глазами поворачиваюсь к девчонкам и вижу, что у Шэрон выражение лица – ну совершенно иное.

– Так, значит, тут ты оставляешь второй конверт?

– Да.

– А вот и нет! Первый лимерик ведет к танцзалу, там ты оставляешь второй конверт, он ведет сюда, и тут ты оставляешь третий!

Мы с Дениз переглядываемся ошеломленно. Как это мы сами до этого не додумались? Чай, не ракетостроение…

– Ага, вот теперь вы рады, что взяли меня с собой, – с довольной ухмылкой усаживается Шэрон рядом с Робертом Каванахом. – И где, скажи мне на милость, ты собираешься его тут оставить? – все так же важно продолжает она. – Тут, Пэдди? – И обращается к Патрику Каванаху: – Нет, Пэдди, похоже, наша подруга не до конца все продумала!

Дениз издает злорадный смешок. Я гневно на них обеих смотрю, и они мигом притихают.

Оглядываю скамью. Прикидываю, не обернуть ли третий конверт в полиэтилен, не приклеить ли его скотчем под сиденьем? Нет, понятно ведь, что это решение непрактичное. Неизвестно, сколько Берту осталось – может, часы, а может, и дни. Но, может, и недели, чего только не бывает. Если люди покидают землю раньше, чем можно предположить, то уж, конечно, они могут жить дольше, чем ожидалось. К тому ж я не знаю, когда Рита сочтет нужным начать путешествие, в которое Берт отправит ее своим первым письмом. Не исключено, что это растянется не только на несколько дней, но и на недели… или месяцы. А подозрительный пакет под сиденьем мемориальной скамейки в самом центре города, где полно туристов, долго продержаться не сможет.

– Сразу видно, она размышляет, – произносит Дениз.

– Потому что она не болтает, – заканчивает Шэрон.

Они хихикают, поэтессы несчастные.

– У нее такой взгляд, – начинает Шэрон.

– Видно, дело не в лад, – заканчивает Дениз, и они прыскают, как маленькие.

Я не обращаю внимания. Мне некогда. Мне еще четыре письма надо доставить, Берт умирает, начиная свое перерождение, а мы стоим тут, в месте, где когда-то складывалось его будущее. Машинально читаю табличку с надписью у подножия скамейки и вдруг понимаю, что тут какой-то прокол. Что-то до ужаса не так, и я холодею.

– Погодите! Берт сказал, они целовались на этой скамье в 1968 году!

Но девицы мои делают селфи с Патриком Каванахом, кладут голову ему на плечо, делают пальцами «знак мира», вытягивают губы в поцелуйчиках.

– А эту поставили здесь в 1991-м!

Они выключают свои телефоны и подходят ко мне посмотреть, во что я тыкаю пальцем. Мы молча смотрим на надпись.

Я хмурюсь. В кармане вибрирует телефон. Пришло сообщение.

– Может, спросишь у Берта, то ли это место? – предлагает Шэрон.

– Слишком поздно, – говорю я.

Сообщение от Джой:

– Наш дорогой Берт почил.

Глава двадцать седьмая

Сижу на скамье, уткнувшись лбом в ладони.

– Я идиотка.

– Ничего ты не идиотка, – отзывается Дениз.

– Я все делаю не так, – кляну я себя. – Люди умирают. Я обещала – и что получилось? Какая-то безумная самодеятельность… И еще я порвала с Гэбриелом.

– Что? – вскипает Дениз.

– Почему? – подхватывает Шэрон.

– Он решил, что съедется с Авой, а не с Холли, – объясняет Дениз.

– Что? – теперь вскипает Шэрон.

– Ну, это все и так… разваливалось. Так что я просто перерезала проводок.