Посторожишь моего сторожа?

— Не буду. Извините. Я стану юристом.

— Бог мой, почему юристом?.. Это мерзкая профессия! Хуже не может быть!

— Он шутит, — ответил его отец. — У него нет способностей для этого. У него способности художественные. Ты понимаешь, Берти?

— Вот еще! — отозвался Альберт. — Я выучусь на юриста. Я буду сажать преступников — и точка.

— Это намного лучше, чем быть писателем или журналистом, — сказала его мать. — Юристы пользуются уважением нынче. И неплохо зарабатывают. Постоянно, к слову. От этого не отмахнешься в наше время.

И улыбнулась мимолетно. Альберту, заметившему, как другие напряглись, стало до слез стыдно за мать. Что-то промямлив о том, что собирается спать, он вышел из комнаты и, поеживаясь, как виноватый, побрел в свою комнату.

Около часа ночи он выбрался из спальни в поисках воды и услышал диалог родителей из-за приоткрытой двери гостиной.

— Нет, он очарователен, этот юноша. Но образ его мыслей… — Лина что-то натирала тряпкой. — Я поразилась, узнав, что он из А. Странный он южанин, это факт. Мыслит как истинные «пройсы».

— Ох, как ты говоришь… ну разве это плохо?

— Это…

— Вы с Иоганном бы поняли друг друга. Меня больше удивляло, как в нем умещались национализм и коммунизм.

— Этот юноша — не националист. Ты знаешь, после 19-го я стала националисткой. Но твой юноша… он же не из наших. Он хочет… нет, послушай! Я вас не понимаю. Ты не веришь в нашу самостоятельность?

— Лина, нет никакой самостоятельности!

— Как это нет? Но мы — не «пройсы»! Я его послушала. Твой юноша — талантливый, не спорю… но грезит он империей! Огромной! Чтобы не было различий! По его словам мы и эти «пройсы» — мы, по его мнению, являемся одним народом. Кришан, ты знаешь сам, что это исторически неверно! Мы не один народ, мы никогда и не были одним народом! Да, мы проиграли «пройсам», когда воевали с ними в прошлом веке, они нас захватили, но не поглотили нас. Мы… отдельная нация, Кришан!

— Лина, это невозможно. То, что ты говоришь, — это отделение…

— И собственное государство! Времена империй кончились! Вы грезите мифическим братством, которого не было. Вы хотите взять северян и южан, и с Востока и Запада — взять нас и перемешать, чтобы мы забыли свои корни, родные языки, традиции — и остался один общий язык, чтобы мы ничем не отличались друг от друга. Разве о таком мы мечтали в 14-м году? Чтобы нас закатали в это общее тесто? Юноша…

— А я согласен с ним. Южный национализм — это зло.

— Нет, ты послушай! Он стыдится своего акцента. Он хочет говорить, как северяне. И свою империю он будет строить не в Минге, а на Севере.

— Лина, я согласен с ним: он хочет построить большую и сильную империю. А ты… хочешь, чтобы страна распалась на части.

— Эта общая страна — это не наша страна! Их столица — не наша! У нас одна столица — Минга! Другой быть не должно!

— Нет, правильно он говорит: местечковый национализм — это огромное зло! Не зря императоры собрали национальные земли в империю. Ты не думаешь о наших соседях. Если мы разбежимся и создадим маленькие государства вместо империи, наши соседи легко сожрут нас за 10–15 лет. Мы должны держаться вместе, Лина! Если мы распустим регионы, мы станем слабее. Кто спас нас от коммунистов, забыла?

— Посмотрим. Заставит он нас говорить, как северяне, — вот мы и посмотрим. Посмотрим, как… Альберт!

В испуге он отскочил от двери. Побежал в свою комнату, расплескав по полу воду.

— Стой!

От голоса отца — не резкого, а очень спокойного — он замер и прижался к стене. В коридоре не горел свет, и фигура отца казалась внушительнее обычного.

— Почему ты подслушиваешь?

Он опустил голову, хотя ему не было стыдно.

— Простите. Я… не хотел.

— Ты разлил воду.

— Простите. Я хотел пить.

— И поэтому на полу вода?.. Возьми тряпку и вытри.

Но не успел он сойти с места, как отец остановил его:

— Много ты слышал?

— Что-то о «пройсах» и южной самостоятельности.

— Вот как? — спросил тот. — И какого ты мнения об этом? Не нужно говорить, что у тебя нет мнения.

— Меня это не касается. Извините.

— Хм… ты учишь в школе «общий» язык?

Невольно он усмехнулся и ответил:

— Я не считаю, что это важный вопрос в час ночи.

На высокомерный тон его, явно выражавший его отношение к «общему» языку, отец улыбнулся.

— Хорошо бы подтянуть его. Думаю, Альбрехт поможет тебе в этом.

— Альбрехт?

— Твой кузен, сын Йоганна. Я два дня хотел тебе сказать. Скажу, как есть: твоя тетя, она очень больна и, я знаю, умрет… Я сказал ей, что Альбрехт после ее смерти будет жить с нами. Он младше тебя, но ты сможешь с ним подружиться.

— Кузен Альбрехт будет жить с нами? — с легким испугом переспросил Альберт.

— Да. Потому что его мать умирает. У него никого больше нет, кроме нас. Я хочу, чтобы ты позаботился о нем. По-братски. У тебя есть мы, отец и мать, а у Альбрехта уже не будет никого.

То было столь внезапно, что Альберт спросил себя, не спит ли он. Он даже ущипнул себя, пока шел за тряпкой, и от боли его слегка замутило. Он, казалось, разучился понимать что-либо. Зная, что его потрясло это, отец потрепал его за плечо и хотел было обнять, но сдержался, сочтя это неуместным.