Посторонним В.

Так вот, появился Киса, весь из себя Покой и Смирение, уселся чай из травок попивать, все дела; а в свое время какие только драмы не происходили с его участием, Снежана Константиновна называла его Мечта Всех Женщин, поскольку Киса: а) являлся голубоглазым блондином, б) имел табельное оружие.

Разговорились про «как дела?», сказал: «работаю…», про семью: «давно развелся, дочь учится в Саратове» (господи, чему можно учиться в Саратове? Как стать губернатором Аяцковым?).

Надо познакомить их обратно со Снежаной Константиновной. Вот и встретились два одиночества, и все такое.

00.25

Вообще, когда все это произошло, доктор, когда Снежана Константиновна рассказала Олафу (необъяснимый поступок) про меня с В., я думала, что никогда более. Никогда более с ней не заговорю, не отвечу на звонок, все такое. Как это говорится: руки не подам.

У нас в семье вообще странные случаи с этим рукопожатием. Пришла я устраиваться на свою первую постоянную работу, жутко волновалась, исключительно от съехавшей крыши купила себе жвачку, иначе объяснить этот поступок не могу. Зажевала, значит, подушечку «Орбит», а тут и Начальница потенциальная подходит, неожиданно. Мой любимейший вариант: ничто не предвещало беды. Нарядная такая Начальница, в синем брючном костюме, куча бус, каких-то жабо, каблуки, кольца, Господи, лаковый пояс. Я перед ней – как репейник рядом с хризантемой, в лично пошитой (криво и косо) короткой юбке, узкой футболке с принтом «Who is my Valentin?» – актуально для начала июля.

Плюс никаких иных возможностей избавиться от жвачки – как только изящно сплюнуть ее в собственный кулак. Правый. Ладно, думаю, скатаю там ее тихонечко в шарик, потом аккуратненько прилеплю куда-нибудь. Но какого-то черта «Орбит», собака, отказался превращаться в шарик, а напротив – непотребной белой массой размазался по ладони, причудливо расплавившись и вытекая через края. Выкапывая даже. Мне показалось даже, он превратился во ЧТО-ТО.

Тем временем Начальница закончила вводную речь, я отвлеклась от жвачки и ее судьбы, проговорила там что-то, дома готовилась, конечно, выучила слова. Мое вступление в должность Начальница решила ознаменовать Дружеским Рукопожатием. Протянуть в ответ мою культяпку по локоть в переродившейся жвачке было невозможно. Что сказать, как объясниться? Первый рабочий день. На первой в жизни постоянной работе. Первый Начальник. Протягивает руку.

– Извините. Где тут туалет? – отчетливо выговорила я.

В туалете бегло постучалась головой об стенку, попыталась отшкрябать руку от белого гадства, какое-то время поожидала, чтобы лицо приняло обычную расцветку (не красно-синюю), вернулась в офис. Там Начальница, с некоторым испугом посматривая в мою сторону и зачем-то перекладывая ручки-карандаши из одного ящика стола в другой, представила мне молодого человека в широких джинсах: «Ээээ, наш начальник компьютерного центра…»

Это был, ясно, Олаф, он выдохнул мне в лицо несколько аккуратных колечек дыма (богемные были нравы: работали круглосуточно, для отдыха стояли диваны и кресла, курили где угодно, выпивать тоже не запрещалось, в обязанности секретаря наряду со скучным приемом звонков входил заказ пиццы, доставка пива и джин-тоника: в девяносто шестом году все пили это Отравляющее Вещество из голубых банок) и сказал: «Привет. К табаку как относишься?»

Мне уже было, в общем, все равно, и я ответила: «Прекрасно».

«Сработаемся», – оживился он.

00.45

Я, доктор, абсолютно не хитрю. Сейчас еще должна записать про пианино и вернусь к Личной Великой Депрессии.

В детстве, отрочестве и юности я училась в музыкальной школе по классу, разумеется, рояля. Поэтому рояль меня сопровождал во всех начинаниях: от припрятывания шоколадок в первом классе до эротических мероприятий в десятом. Очень я привязана была к инструменту, любила его как родного. Имя ему было Циммерман, и цвет он имел черный-пречерный. Нет, великолепное было пианино, вспоминаю с нежностью. Даже и с канделябрами.

Будучи десятиклассницей, я обрела свою Большую Любовь № 1 – молодого мальчика О., мы часто проводили время вместе, в моей то есть девичьей комнате. Родители шуршали за стенкой, причем папа предпочитал, чтобы я – во время визитов друзей – исполняла буквально без перерыва всяческих музыкальных произведений. Дочь прекрасного воспитания, думал он, наверное, развлекает своего молодого мальчика О. классической музыкой собственного исполнения. Не то что какие-то там профурсетки. Его отцовское сердце переполнялось гордостью.

Ну и вот в один из дней папа неожиданно (ничто не предвещало беды) заглянул в комнату, рассчитывая увидеть взволнованного моей талантливой игрой молодого мальчика О., напряженно внимающего издалека чарующим звукам, а увидел следующее: мальчик О. сидел на круглой музыкальной табуретке, я у него на коленях, мальчик О. занимался относительно меня тем, что сейчас называется петтинг, а тогда не называлось никак. Обе его руки были укромно устроены в стратегически важных местах, одна конкретно в моих расстегнутых джинсах, а другая под майкой.