Постижение смысла

Только человек спасается бегством от сущности, и это бегство определяет его историю.

К бегству от сущности принадлежит не только проявление мягкости перед самим собой в смысле простого забвения самого себя. Я может, скорее, совершенно искаться и оберегаться, холиться и заращиваться, и тем не менее, человек спасается бегством от своей сущности.

55. Пра-бытие и человек

Пра-бытие зависимо от человека; этим хочется сказать: сущность пра-бытия достигает сама себя, и оказывается утратой сущности, но постольку, поскольку сущность человека – отношения человека к бытию существенно для человека есть основа – «человекость». Пра-бытие есть выдано на волю человеку – той или иной существующей на данный момент существенности человека. И все же как это?

Не поступает ли, благодаря этому, пра-бытие в подчинение человеку, или он только становится жертвой своей бессущности, которая есть противоборство пра-бытию – отвержения?

Но как тогда быть с независимостью пра-бытия от человека? Она терпится пра-бытием – что проявляется в том, что оно как со-бытие со-бытованного (в принадлежности к нему) к пра-бытию дает себя обеспечивать в таковом только через самоосуществление, основанное на свободе бытия. Свобода здесь становится самоопределением, причем, однако, человеческая самость, как уже Наличное (а именно – как Разумное, как суще-бытующее пред-и по-ставляемое) вбирается в процесс воления и планирования. Свобода тогда как бы сразу и окончательно есть отказ от свободы; ведь отказ от вы-рас-спрашивания сути самости в смысле принадлежности к бытию определяет все. Человек запирается, оберегая себя от истины бытия и от ее сомнительности.

Это само-запирание становится, однако – не осознавая того – как бы приобщенным по сути к отрицанию всяких границ и пределов при общении с суще-бытующим («мир»), который должен стать (положенный как основа) серединой субъекта и должен всегда оставаться им.

Чем более действительно суще-бытующее воспринимается так, чем более действительно оно вынуждено становиться «субъектом», тем не менее оно может оставаться еще «духом» и «знанием» и «познанием» – и тем больше оно должно представать наполненным жизнью (плотью и душой) – так, что в один прекрасный день «эта жизнь» начнет отождествлять себя с суще-бытующим в целом и определять существо человека как жизнь и руководствуясь представлениями «о жизни». Животность человека (ζῷον, animal) теперь приходит к своей победе; что не означает, что все мыслится теперь как «животное». Оставаясь таковым, оно однозначно предстает как грубое, а также беззастенчивое. Животность побеждает, и это означает: «плоть» и «душа» – как изначальные и постоянные (понимаемые так всегда) определения животного – перенимают роль существенного в сущности человека. Столь же старо, как животность в человеке, есть также мышление – разум, νοῦς, ratio, «дух» как существенное определение человека. И столь же издавна отличается значимостью последовательный ряд тело – душа – дух, и причем исходя из различных оснований, в конечном итоге – потому что дух ведь как «душа» рассудка и разума все же становится действительным и эффективно-действенно воздействующим в представлении и в интеллектуальном представлении (actus purus), вплоть до того, как он при переворачивании платонизма в духе Ницше лишается силы и превращается в бессильного, аморфного противника души («жизни»). Победа животности происходит именно потому, что «дух» при ней смягчается и выдается за некоторое последствие, вызванное «жизнью», поэтому принято распредмечивать кажущиеся различия между Этими, которые защищают «дух», и Теми, которые желали бы в корне отрицать его в качестве основы.

Но на самом деле они уже давно достигли единения – сами не зная, почему; отрицатели «духа» все же хотели бы сознавать, что защищают его, а защитники его все же отвергают его, прибегая к спасительному трюку и изменяя порядок рангов – с тем, чтобы «дух» теперь хорошо воспринимался посреди животного, между телом и душой; теперь говорят так: тело-дух-душа. Но все-таки все осталось по-старому; я бы сказал – уже с давних пор понятое в стремительном движении вперед забвение бытия устремляется к своему завершению; все меньше число тех, кто может знать, что, собственно, значит «дух» – после того, как он уже давно стал исходящим из души пониманием ratio.

Мнят, будто продвигаются вперед в «борьбе» за сущность человека и «жизни», но не подозревают, что эта борьба – лишь бегство от сомнительности и, тем самым, достойности вопрошания пра-бытия.

Борьба против «духа» и тем более изолганность одновременного Да и Нет по отношению к нему – это практикование забвения бытия.

Но и защита «духа» погружается-тонет в забвение бытия, поскольку «духовное» есть лишь один «сектор «культуры» и одна область вкуса, нравственности и веры. И здесь, и там «дух» получает свое определение из животности человека.