Постижение смысла

Сущностный набросок истины, направленный-устремленный к просвету, – имеет своим первоистоком – равно как и существенным ограничением ограничение истины правильностью – то неразвернутое, что древние греки называли именем богини ἀλήθεια и почитали в ее образе: что мы легко и точно можем перевести как несокрытость, и все же можем предполагать-предчувствовать в ее изначальности ее менее всего, причем не чувствуя соответствующей исторической удаленности.

«Открытость» и «решимость – раз-решимость» (в работе «Бытие и время»), правда, держатся в существенном кругу понятий ἀλήθεια, однако для них недостижимо полное знание Изначального, получаемое в свете истории пра-бытия – что оставляет ἀλήθεια, по-существу, единым с φύσις.

И соответствующим образом уже в сравнении Платона с пещерой (и мой опыт его интерпретации в зимнем семестре 1931/32 года)[42] заложено отпадение от начала; перевод ἀλήθεια в представление души, пусть даже и сравнение (пещера и подъем в освещенную область) существенно отсылают назад, указывая на связь между ὄν – οὐσία – ἰδέα – ἀλήθεια.

В ἀληθεύειν τῆς ψυχῆς у Аристотеля (вопреки разделу «Метафизики» Θ10) несокрытость стала рас-кровением души – ξωή и νούς пользуются не-сокрытостью и сотворяют и несокрытость; и, тем самым, великое, но никогда не удававшееся – также и у великих мыслителей – обоснование души и человека в несокрытости пропало вконец: как решающая возможность сохранения первоначала. С тех пор начинается быстрое протискивание на передний план правильности и дает себе полномочия определение сущности «мышления» и «разума» – а, тем самым, и толкование сущебытности сущебытующего в смысле представленности.

Правильность есть сообразность-соразмерность пред-ставления «муще-бытующему» или, иначе, располагаемость «сущее-бытующего» в представлении и для представления.

Сообразность-соразмерность под-крепляет суще-бытующее, делает – насколько это касается человека как субъекта – самоочевидным для него суще-бытующее. Истина стала очевидностью и через нее – обеспечением наличия субъекта; это обеспечение-гарантирование само вынуждено сделать себя укреплением суще-бытующего, причем сейчас больше не столь существенно, что в каждом случае есть суще-бытующее, как оно показывает себя – а важно, что оно окружает как прочное и устойчивое и стоит, поддерживая, надежно и прочно.

Вопрос о соразмерности-сообразности в смысле согласования и передачи-возврата теряет в весе и в смысле; прочно сделанное считается обеспечивающим надежность и безопасность, за что и ценится, а если даже и оценено в соответствии с прежней мерой – также совсем ничего ничего не передает о суще-бытующем (то есть становящемся). В этом отношении взято именно прочное кажимости-воображения-иилюзии-ложности – ошибки. Но этот характер выпадает из сущности истины. Когда Ницше в конечном итоге характеризует истину как «заблуждение», то решающее заключается, скажем, не в том, что он перевернул ее, превратив в противоположность, а в том, что ее сущность – вследствие приоритета, отдаваемого махинативности, – еще раз изменилась – от надежности к упрочению. Характеристика как «заблуждения» – это как бы только историческое снятие, а никак на бдящее в «воле к истине» знание о самой истине. Почитание истины почитает не «иллюзию» как таковую, а «истину», которая в кругу до сих пор существовавших понятий истины «является» как иллюзия. Но она раскрывается, таким образом и для воли к мощи тоже как возвышение, и как поэзия, и как просветление-преображение, по каковой причине все же в этом наделении силой-усилении еще остается мощным со-образование по меркам с «бытием», а именно – сообразование по меркам со становлением как волей к мощи.

Ницше – вопреки всему – неуклонно держится в русле истины как adaequatio; закрепление – лишь разновидность этого.

Ницше метафизически примымливает истине как правильности и очевидности ее завершение, однако никоим образом не мыслит ее изначально – и в последнюю очередь мыслил бы ее изначально. менее всего мыф изначально. имение всего изначально. Однако окончательное мышление имеет – как и изначальное – свою подлинную существенность и величие.

Истина поэтому не может быть больше «верховной властью», «наивысшей силой» («Воля к мощи» 853[43]), хотя она остается необходимой для воли к мощи. Вопреки этому, в первом начале φύσις und ἀλήθεια сокрыто «есть» одно и то же – и единое-единственное.

Истинность как правильность, как закрепление намертво – требуется, ценится, почитается, желается потому, что человек как субъект посреди суще-бытующего ведет себя по отношению к нему и во всем ведет себя прежде всего по отношению к самому себе.