Только если мы будем удовлетворять этому масштабу, соответствовать ему, мы станем мыслителями-предшественниками для мыслителей будущего. И, вероятно, наш возможный способ соответствия – это ясный и твердый отказ от всего несообразного и несоразмерного этой мере сущности мыслительского мышления. Долгое воспитание для
Поскольку мы, однако, в силу существования долгой привычки «мыслим» только так, что мы либо с нетерпением ждем результатов, чтобы почить на лаврах в призвании к ним, либо взываем к предвзятым убеждениям, чтобы с их помощью объяснить все и достичь цели всестороннего удовлетворения, поскольку нам должно показаться отчуждающим вопрошающее пребывание в сомнительном-достойном-вопрошания. В самую последнюю очередь или вообще никогда оно может затем отверзнуться-раскрыться как то, что оно есть – как знание в смысле настоятельного вникания в сущность истины пра-бытия. (Ср. 97. Мышление истории пра-бытия и вопрос о бытии).
Спор-полемика, которая предстоит и которая по роду сути своей вообще решает вопрос о возможности философии, это – спор с философией Запада в целостности ее истории. Целое этой истории при этом обеспечивается не полнотой исторического приедения всех вошедших в школьные программы мнений и их взаимосвязей-зависимостей, а пониманием начала этой истории, ее неизбежного отпадения от начала, самоспасения ее отпадения (Декарт) и его завершения (Ницше). Понимаемое таким образом целое истории западной философии в ее основных позициях, есть эта философия как «метафизика». Название это обозначает здесь не какую-то «дисциплину» философии среди других; оно подразумевает вообще не «дисциплину», как часть учения и учебный предмет, но обозначает основной вид мыслительского мышления до сих пор существовавшей истории мышления – основной образ мышления как некоторого мышления бытия, который подчиняет своему господству и несет на себе все, что можно разделить на «логику», этику, эстетику и так далее, – и само это разделение еще остается последствием метафизического стиля мышления, пусть даже и не необходимым последствием. Все же особенностью метафизического мышления продолжает оставаться то, что оно – даже у самых существенных мыслителей (Лейбниц, Кант, например) часто осуществляется, исходя из рамочного построения дисциплин («логика», «онтология» – и это как раз там, где ему следует взрывать рамки. Потому и название произведения, в котором готовится завершение метафизики – название «Науки логики» Гегеля – никоим образом не чисто внешне и не случайно примыкает к школьной философии. Это название, скорее, есть острейшая и совершеннейшая примета этой свойственной для нового времени метафизической основной установки: «наука» есть философия в смысле обоснования безусловно очевидных взаимосвязей положений-законов (дисциплина ума, mathesis). И эта наука осуществляет себя и обосновывает себя как «логика», посредством чего утверждается, что-то, что следует знать в этом знании, проектируется-набрасывается и разворачивается по путеводной нити автора, в смысле безусловного мышления абсолютного разума; таким образом, это – безусловное (не допускающее существования никаких условий внутри себя и по роду своему для себя) самознание. Метафизика готовит свое завершение в образе абсолютной логики. Это завершение становится абсолютным и совершенным посредством низложения и списания «логики» у Ницше. Это низложение, конечно, стало не устранением, а – как раз напротив – тем, что остается потребным с необходимостью как контригра, чтобы «мыслить» бытие, как становление и насадить-учредить в «становлении» как «жизни» подлинное «бытие».
Предстоящий спор-полемика, благодаря которой философия только могла бы и начаться как философия – это спор с метафизикой в ее истории как таковой; хотелось бы выразиться так: Метафизические основные позиции должны сначала задним числом быть освобождены от уникальности их вопрошания, и в игру должно быть введена их значимость для будущего, их «грядущесть». (Ведь их грядущесть всякий раз сущит по мере созвучия