Post scriptum

Между повседневной формой Военно-воздушных сил и формой КГБ есть некоторое сходство. Их сближает цвет петличек, просветов на погонах, околыша на фуражке и канта на брюках (именно о брюках и пойдет речь далее). Однажды мой дед, полковник ВВС и профессор Военно-воздушной инженерной академии им. Н.Е.Жуковского, будучи в штатском, зашел вместе с моим отцом в ателье. Было это в семидесятые годы. Он хотел несколько ушить форменные брюки или, быть может, проделать какую-то другую, сходную процедуру, совсем не сложную, как ему казалось, но мастер сказала, что такую работу они не делают. «Плохая у вас контора!» – в сердцах сказал дед. «Да уж получше, чем ваше КГБ!» – с нескрываемым презрением ответила ему его собеседница (а ведь в те годы КГБ нередко называли именно «конторой»). «Мы не знали, что делать, – рассказывал отец, – обидеться на то, что нас приняли за кагебешников, или порадоваться столь адекватной реакции на это ведомство!»

* * *

Удивительно – но я хорошо помню тот день, когда я впервые услышал о Николае Степановиче Гумилёве. Это было, наверно, в 1986 году: к нам в гости пришел мой дядюшка – отцовский кузен, и они с отцом, как обычно бывало, завели долгий разговор, сидя у отца в кабинете – так он в те годы называл угол большой комнаты, где стоял его письменный стол и книжные стеллажи. Я играл рядом и, конечно, приставал к ним со всякими вопросами. «Петя, не мешай! – сказал отец. – Мы смотрим Гумилёва». Фамилию эту я запомнил сразу – и тут же увидел в руках у отца фотографию коротко стриженого молодого человека с дымящейся сигаретой в руке. Вскоре после того я увидел этот портрет, уже в рамке, висящим у отца в кабинете.

Через пару лет я стал заниматься живописью у Александры Борисовны Бер, жившей по соседству с нами в Ясеневе. Занятия эти были несказанно хороши: помимо рисования, Александра Борисовна всегда читала нам вслух и рассказывала интереснейшие вещи. Буквально на одном из первых занятий она предложила нам выучить «Капитанов» Гумилёва – и тут же сказала мне: «Это ведь любимый поэт твоего отца». Я попросил у отца книгу – и он дал мне маленькую брошюру избранных стихов Гумилёва – приложение к «Огоньку». Я открыл ее – и тут же прочитал все стихи, что были там напечатаны. «Капитанов» мгновенно выучил, а потом сами собой стали запоминаться и другие его стихи… И с тех пор я с ними не расстаюсь. Конечно, книга не всегда под рукой, но их ведь – не все, конечно, но многие – вполне можно хранить в памяти…

А отец говорил, что ему в те годы было странно видеть стихи Гумилёва напечатанными: он привык читать их в самиздатских машинописных сборниках или рукописных тетрадях… Что-то переписывал он сам или его друзья – совсем недавно старый отцовский друг и мой крестный, протоиерей Федор Веревкин, вспоминал, как в юности переписывал стихи Гумилёва, сидя в читальном зале Ленинки. Там же стихи этого замечательного поэта переписывала в общие тетради и Елена Александровна Яновская, с которой отец очень дружил, – и эти тетради, как и другие ее бумаги, после ее смерти хранились у нас дома. Целы они и ныне…

А потом я постепенно стал узнавать, что многие дорогие мне люди тоже очень любят стихи этого замечательного поэта. И это всегда удивительно прекрасно, это как пароль, позволяющий безошибочно узнать своего. «Любишь Гумилёва?» – «Да, очень люблю»…

* * *

Отец с детства любил нашу дачу в Отдыхе. Любил там работать – в Отдыхе всегда тихо и спокойно, любил велосипедные поездки по окрестностям (они заслуживают отдельного рассказа), любил гулять по поселку – иной раз поздним вечером или ночью. Во время таких прогулок можно было вести неспешный разговор. В Отдыхе у отца было еще одно увлечение: альпийская горка, собственноручно сооруженная им из камней, найденных на соседнем поле. Ныне оно застроено домами, а во времена моего детства его ежегодно распахивали и на нем попадались камни – иногда очень большие. Мы частенько туда наведывались: отец брал тачку, и мы отправлялись за камнями. В те годы альпийские горки еще не вошли в моду, поэтому прохожие обычно с удивлением смотрели на интеллигентного человека профессорского вида, катившего тачку с камнями. Иной раз отца спрашивали, для чего ему нужны камни. А однажды он нашел большой камень, лежавший возле проходящей через поле дороги, под насыпью. Отец с большим трудом вкатывал камень на насыпь, а я стоял наверху, у дороги (опасаясь за меня, он категорически запретил мне помогать ему) и слышал, как проходившие мимо люди, взглянув на отца, вспомнили миф о Сизифе. Когда отец вкатил камень наверх, я рассказал ему об этом. Он очень смеялся – и, конечно, камень этот стал именоваться Сизифом.