Post scriptum

Не узнать и впрямь было нельзя: характерный облик, ни тени подобающей сану важности, редкой вместимости лоб, чуть шероховатый, с богатейшим запасом интонаций голос и еще – разве только телесной немощью сдерживаемый порыв, под тонким покровом таимый огонь. Его и узнавали: пока мы шли к корпусу, сдавали пальто в гардероб, поднимались на лифте, с ним то и дело раскланивались больные, охранники, медики. Отца Георгия Чистякова знали и в Боткинской, и в Республиканской детской, и, наверное, в других больницах. Едва ли не с самого начала церковного служения Господь поставил его при боли и смерти, при неумолимой беде. Кто сам много болел, лучше поймет человека, уязвленного недугом, чем безмятежный здоровяк.

Об этом отец Георгий много размышлял, часто говорил и писал. «Безграничной личной смелости перед лицом болезни» его учила Тереза из Лизьё, бесстрашию перед смертью – «светлые и дерзновенные» Эдит Штайн и Анна Франк, Симона Вейль и мать Мария (Скобцова), отец Максимилиан Кольбе и Дитрих Бонхёффер. Он принял их максиму: «Страх перед смертью – не основание для того, чтобы от нее бежать». Не будь этой школы, как мог бы он, с его чуткой и легко ранимой душой, десять с лишним лет опекать зачастую неисцелимо больных детей, и отпевать их, и находить слово утешения для их родителей?

«Жизнь, когда ты так тяжело болен… напоминает пребывание альпиниста где-нибудь на вершине Эвереста», – сказал он о маленьких пациентах онкогематологии и, возможно, о себе самом на Радио «Свобода». Образ точен: последняя болезнь – это разреженный воздух одиночества, ощущение исполненности жизни и невероятной близости Бога… И тут же – напоминание о единственном пути, каким заповедано восходить на вершины нам, христианам: «В первые годы после того, как Христос воскрес, совсем маленькая Церковь, одна только община, которая состояла из ближайших учеников Иисуса, называла себя словом “вместе” – яхад. Надо всё-таки не помогать, не сочувствовать, а разделить жизнь».

Это была одна из «горячих точек» его проповеди. Видя в фигурах женщин-подвижниц XX века не скованное сакраментальной дисциплиной и структурными рамками христианство, отец Георгий считал, что им удалось по-новому прочесть Евангелие в то время, когда многие говорили о закате христианской эры. Женщинам, полагал он, нет нужды становиться священниками или епископами, чтобы «занять в Церкви равноапостольное положение». Следовать за Христом прежде всего значит остаться вместе с другими, когда лично у тебя есть возможность спастись, остаться и разделить их участь, как Симона Вейль, Эдит Штайн, мать Мария в годы нацизма.

«Верность сделала их удивительно смелыми, – писал отец Георгий, – и в то же время привела к смерти». Не о себе ли самом пророчил, взявшем бремена маленьких страстотерпцев, пошедшем вслед за ними по адовым кругам химиотерапии?..

Этот христианский парадокс – о верности, ведущей к смерти, – во всей очевидности являет гибель тех, кому по естеству, казалось, вовсе не время было умирать. Только что отец Георгий с трогательной нежностью благословлял нас перед поездкой в Чечню, и мы ощущали его, и отца Александра Борисова, и наших близких молитвы как мощный воздушный поток, несущий нас поверх и мимо случайных пуль, мин-растяжек, блокпостов, оберегающий от духов злобы поднебесных. Таня Юхненко, сердце этой поездки, в палаточном лагере беженцев пела под гитару о Боге, едином для всех, и само слово «смерть» не вязалось с ее радостью, с распахнутой настежь любовью. И вот – смерть, грубая, дикая: самим дьяволом обрушенный на Таню столб, неузнаваемо исказивший ее красоту.

– Отец Георгий, я не понимаю, зачем это. Двое детей… Она так нужна была Богу – и всем, столько еще могла…

– Я тоже не понимаю. Я знаю только, что Господь иногда бывает слабее нас…

В полном недоумении отхожу – не вмещает душа эти странные слова. Лишь позже откроется абсолютная прозрачность сказанного: эту смерть и еще многое, что тебе предстоит, возьми как Крест Господень, когда Ему Самому уже невмоготу нести наши бремена, а без Креста нет никакого христианства. Сила Божья совершается в Его немощи, когда Он доверяет тебе быть сильным. Остаться и разделить.

И так у отца Георгия всегда. Бежишь к нему со своей запутанной личной жизнью, каешься, а он рукой машет: «Тут не до своих грехов – человека спасать надо!» При таком батюшке не расслабишься, одних и тех же «тараканов» приносить на исповедь постыдишься. Поэтому – только о главном, в нескольких словах. А в ответ – ни советов, ни наставлений. За плечи возьмет, тряхнет хорошенько: «Будем молиться», – и всё. Можно дышать.