Пост Леонардо

Когда Фавуро кончает песню, я спрашиваю у Куйаме, о чем он пел. Наморщив нос, путая исковерканные португальские слова со своими, чикаосскими фразами, парнишка объясняет мне, что вождь пел о малоке, о людях, которые в ней сидят, о том, чем они заняты. Судя по объяснениям Куйаме, Фавуро импровизировал что-нибудь в этом роде: «Ах, какая у нас замечательная малока, как хорошо в ней живется: много запасено маниоки, много рыбы. Горит костер, женщины занимаются своими делами, а какой-то бездельник караиба вместо того, чтобы сажать рис или охотиться на макаку, торчит здесь целый день со своими странными блестящими игрушками. Впрочем, пусть уж этот чудак сидит здесь: в конце концов у него есть неплохие карамело...»

Куйаме переводит песню, а Фавуро заинтересованно глядит на меня. Я, разумеется, изображаю живейший интерес, что, по-моему, доставляет старику удовлетворение. Но дело есть дело, и, отложив в сторону стрелу, он принимается обтачивать ракушкой толстую колючку, которая будет наконечником стрелы. А я достаю блокнот и, подсев поближе к женщинам, приступаю к составлению русско-чикаосского карманного словаря. Женщины знают по-португальски полдесятка слов. Они встречают меня дружным «комо шяма?», и этого вполне достаточно, чтобы начать лингвистические исследования.

Ткнув себя пальцем в грудь, я говорю: «Игорь!» Потом повторяю мое имя несколько раз, а затем, в свою очередь, тычу пальцем в плечо женщины, плетущей коврик, и спрашиваю ее: «Комо шяма?»

В ответ раздается мелодичное: «Якупе...»

Еще через пару минут первая графа анкеты заполняется на всех находившихся поблизости обитательниц малоки. Я выясняю, что прядильщицу зовут красивым именем Симаира, а старуху, размешивающую болтушку, — Тепепо. Ее соседка, жующая лепешку, именуется Явайту, единственный, кроме Фавуро, представитель сильного пола (он, как я уже сказал, был освобожден от выхода на росу(плантацию) по болезни) — Мелаво, его жена Тибуку, а дочка — Явала. Мальчишки, ползающие по коленям своих мамаш, носили не менее экзотические имена: Ахари, Питога, Майуве, Мактаньо.

Ободренный первым успехом, я пытаюсь выяснить у женщин названия некоторых предметов их домашней утвари. Схватив рукой накручивавшуюся на веретено хлопковую нить, я спрашиваю Симаиру: «Комо шяма?», и слышу в ответ: «маку». Вслед за этим словарь начинает пополняться довольно быстро. Корзинка именуется у чикао «полипа», бусы — «кагу», нож — «рабью», вода — «итэ», рыба — «чиван», гамак — «аврат».

Все с громадным интересом следят за моим филологическим экспериментом, расценив его как увлекательную игру. Со всех сторон к нам с Симаирой придвинулись охваченные любопытством физиономии. Даже старый Фавуро с готовностью, но, впрочем, не теряя достоинства, отзывается на мою просьбу и сообщает, что стрела, которую он остругивает, называется «помпья», а лук — «опти». Хижина, в которой мы находимся, носит название «авро», солнце — «тити».

Я хочу расширить область исследований и перехожу к анатомии человеческого тела. Взяв Якупе за руку, вопросительно гляжу на нее, и она с готовностью отвечает: «ампати». Потрогав ее нос, я слышу в ответ «ойнан», прикоснувшись к волосам, узнаю, что они называются «оенут». Таким же способом устанавливаю, что нога называется «овет», бедро — «абет», зуб — «он», шея — «ойгу», ухо — «абана», колено — «абьягумире», ноготь — «уамон», глаз — «ойнру», язык — «олу».

Дело двигается на лад. Услышав, что черная краска, которой они размалевывают свои тела, называется у них «покоти» — удивительно созвучно нашей «копоти», — я уже начинаю подумывать о далеко идущих открытиях в духе школы академика Марра.

Тут меня осеняет счастливая идея: разглядывая раскраску тел моих собеседниц, я вспоминаю, что в моей фотосумке лежит набор цветных фламастеров. Достав их, я провожу на своей руке зеленую и синюю полосы. Это вызывает ажиотаж. Разгорается оживленный обмен мнениями. Они рассматривают мою руку с такими же заинтересованными лицами, с какими обсуждали бы новинки мод посетительницы благотворительного парада моделей, организованного супругой губернатора Рио-де-Жанейро в фешенебельном «Копакабана-палас-отеле». Этот ажиотаж и возбуждение понятны: чикао пользуются для раскраски своих тел одной только черной краской. А тут вдруг появляется «караиба», умеющий рисовать двухцветный орнамент!