Пост Леонардо

В этот момент новый каскад помех заглушает голос оператора, треск и пение морзянок наполняют «контору», и Пиуни, вооружившись своим нескончаемым терпением, вновь принимается вертеть ручки, в то время как Орландо, высунувшись в окно, зовет пилота Гарсия. Гарсия не отзывается.

— Куда он делся, кто знает? Никто? Кокоти! Где Кокоти?

— Я здесь, Орландо! Вот ваши очки...

— Да не очки мне нужны! Беги найди Гарсия и скажи ему, чтобы готовил самолет, после завтрака полетит в Диауарум.

Пиуни опять налаживает связь, и Орландо требует у оператора в Сан-Пауло сообщить цену бороны, которую он собирается заказать для плантации. Оператор отвечает, что выяснить это сейчас очень трудно, «даже, можно сказать, невозможно».

— Это почему трудно? — изумляется Орландо. — Я спрашиваю: это почему трудно? Прием!

— Вас понял! Вас понял! Но ведь сегодня выходной! Сегодня выходной! Никто не работает! Прием!

— Какой еще выходной? Какой выходной, спрашиваю! Прием!

— Национальный выходной! Национальный праздник! Президент вступает в должность! Новый президент! Прием!

Орландо снова кидает трубку на попечение Пиуни и, махнув рукой, идет прочь, рыча себе под нос:

— Вот, пожалуйста: моя бразильская Бразилия! Выходной день, и у них уже ничего не добьешься! Ничего не узнаешь, ничего не получишь... Нет, если бы я был президентом Парагвая или какой-то другой соседней страны, я бы захватил Бразилию в двадцать четыре часа и без единого выстрела! Да, да... Без единого выстрела. Нужно было бы только одно: ввести войска в эту нашу Бразилию в выходной! И никто из нас ничего не заметил бы! Никто! Ведь выходной! Святой день: выходной. Что вы хотите от бразильца в выходной?.. У нас, видите ли, выходной!..

Он долго еще ругался, а потом отправился в свой ежедневный обход: проверять хозяйство: кухню, движок, резервуары с запасами воды, курятник, Ракель и Педро... Одним словом, все, что ждало его хозяйского глаза. А я, испросив у него разрешения, пошел в деревню чикао.

Остатки этого племени — около шестидесяти человек — размещались в двух малоках, находящихся всего лишь в полутора километрах от поста Леонардо.

Заглянув в ту, что стояла слева от тропы, я вижу в ней около десятка женщин и двух мужчин: остальные работают на плантации. Один из оставшихся болен. Он лежит в гамаке, жует лепешку. Другой — знаменитый Фавуро — престарелый вождь, считающий ниже своего достоинства пахать землю, когда на это есть несколько десятков более молодых и здоровых соплеменников. Фавуро сидит на обрубке дерева у входа и малоку и сосредоточенно строгает стрелу. Правильнее сказать, не строгает, а шлифует. Перочинным ножиком он водит по ней туда и сюда, мурлыкая под нос нечто вроде песенки.

Я здороваюсь с ним, но он глядит на меня равнодушно: несколько раз он уже видел меня у Орландо, и этого для него достаточно, чтобы не беспокоиться относительно моих намерений.

Я знаю, что где-то в одной из этих двух хижин должен находиться мальчишка по имени Куйаме, который слегка понимает португальский язык, и пытаюсь объяснить Фавуро, что хочу разыскать его. Не знаю, понял меня вождь или нет, но мальчишка-полиглот через несколько мгновений оказывается около меня, окруженный толпой сверстников.

Понимает он по-португальски очень мало. Но за неимением профессионального переводчика приходится довольствоваться его любительскими услугами.

Сразу же бросается в глаза, что почти никто здесь не сидит без дела, не бьет баклуши. Слева от меня сопит симпатичная молодая толстушка, поглощенная изготовлением плетеной циновки. Рядом с ней дряхлая старуха размешивает жидкую болтушку из маниоки. У выхода из малоки сидит узкоглазая, похожая на китаянку, молодая и, видно, смешливая пряха. Возле нее на земле стоит корзинка, наполненная хлопком. Женщина выбирает его левой рукой и быстро-быстро сучит тонкую нить, наматывая ее на веретено, которое она вращает правой рукой о бедро, натертое белым порошком, похожим на мел.

Фавуро снова запевает что-то. Его протяжный, заунывный голос заполняет малоку, я включаю магнитофон. Гортанные звуки ложатся на магнитную ленту. Вероятно, я делаю первую запись языка чикао и, возможно, последнюю: даже под отеческой опекой братьев Вилас-Боас вряд ли он сохранится надолго.

Фавуро поет, и я безуспешно пытаюсь вникнуть в смысл его речитатива, похожего на заунывную молитву: язык чикао до сих пор никем еще не изучен. Его не знает никто. Он уникален и не имеет ничего общего с языками других бразильских племен. Лингвисты предполагают, что он принадлежит к семье языков, на которых говорили племена, населявшие в древности острова Карибского моря. Означает ли это, что чикао пришли когда-то в Бразилию с севера, из стран Центральной Америки? Возможно... Ведь в отличие от большинства племен Амазонии чикао были пешеходами: они не строили лодки, предпочитая странствовать по суше. Но точного происхождения и истории чикао тоже никто не знает. И, вероятно, никогда не узнает.