Посредине пути

Первое время нам казалось, что люди в пригородных поездах и на тропинках в лесу как-то более приветливы, склонны к общению, шутливы и добры, и объясняли это тем, что здесь, на природе, освободившись от городского темпа, от напряженности, от вечной толкотни, очередей повсюду, они расслабились, дали отдохнуть нервной системе и обрели возможность как бы приостановиться в беге жизни, да и к другим людям присмотреться и относиться уже… как к людям, а не как к постоянным конкурентам, которых надо опередить, входя в метро или в тех же очередях, одним словом, «победить», — отсюда и приветливость.

К сожалению, это было не единственное наше ошибочное представление. Правда, в отношении большинства оно остается в силе. Но довольно часто мы наблюдали людей мерзких.

Именно у барвихинского «моря», где наши гамаки висели под самыми красивыми липами, я в одно солнечное июльское утро наконец догадался, по какой причине господь бог на самом-то деле прогнал из райских кущ Адама и Еву: дело, конечно, вовсе не в яблоке и змее, как это пытаются объяснять евангелисты, — чепуха. Не потому их выгнали оттуда, что стали они ни с того ни с сего стесняться собственной наготы, а потому, что они без всякого стыда, доставая яблоки, обломали деревья…

Это мне открылось, когда увидел, что было проделано с одной из наших лип: охотясь за липовым цветом, какие-то «культурные» люди обломали почти все ветки. Любопытно, на сколько лет еще хватит барвихинских лесов?.. Но именно там, Тийю, зародилась мысль поселиться на природе, в таком месте, куда не смогут добраться культурные люди, умеющие обращаться с компьютерами и стереомагнитофонами и даже водить машины.

— Но почему ты в таком случае здесь один? — спросила Тийю. — Где же этот Зайчик… или Зайчишка? Ей здесь не понравилось? Или не понравилось там, у твоего Черного озера?

— Это целая история. Чтобы ответить, надо рассказать о многом, о моем отношении к людям, в том числе к женщинам. До сих пор мне как-то не приходилось никому об этом рассказывать, потому что никто особенно и не интересовался. Ибо тем, кого я любил, довольно того-а кого не любил, им незачем было, они сами относились ко мне не лучше, даже если пытались это маскировать; очень трудно прятать за самой распрекрасной улыбкой твою неприязнь к какому-то человеку; симпатии и антипатии я чувствую интуицией, которая еще не обманывала. Мне кажется, то же самое у всех людей, но могу и ошибиться.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

14

Случилось это, Тийю, на Сахалине. Приближался День рыбака. Плавбаза стояла на якоре недалеко от острова Шикотан. К этому обстоятельству все на корабле отнеслись радостно, если учесть, что на плавбазе наряду с мужчинами работали сотни полторы женщин со всех концов страны, и обнаружить среди них землячку удавалось многим. Намечался концерт самодеятельности, кино, а в ларьке в честь праздника отпускали даже кислое вино по бутылке на человеко-единицу. Должны были также привезти почту, и на Шикотан отправили бот. Плыли моторист, кто-то из помощников капитана и два матроса. Я никогда на Шикотане не был, поэтому мне, в виде исключения, разрешили поехать. Отчаливая, услышали с палубы плавбазы окрик капитана: «Если кто-нибудь привезет хоть бутылку, выкину за борт кальмарам!»

Это была не пустая угроза, никто не сомневался. Но что за праздник без спирта, когда на Шикотане его в магазинах полно — шесть рублей пол-литра!.. Видишь ли, Тийю, в этих широтах на море царит сухой закон. Если и были у кого-нибудь запасы, они давно кончились. Поэтому матросы и рабочие совали уезжающим в Крабозаводск купюры пачками, на глазах слезы, на устах мольба… Совали деньги с оглядкой: не заметил бы капитан. Но он относился безразлично, если даже видел, он-то знал: на борт не поднимут, уж он не проворонит.

— Если не привезу, сам нагружусь до носа, — говорил один из матросов. — При подъеме не уроните меня за борт, ради бога…

У всех одна мысль: как провести капитана. Вспоминают, как уже пробовали когда-то, но не помнят, чтоб удавалось. Кальмарам всякий раз доставалось много, вот какие везучие эти кальмары! Что же можно придумать теперь? Во всякого рода плохих делах у меня огромный опыт, и я тут же подумал об одной возможности.

— Закупайте, братцы, протащу как-нибудь с божьей помощью, — объявил я и подумал про себя: не с божьей, а с помощью женщины, если моя улыбка еще что-нибудь значит.

Причалили. Помощник капитана и я — на почту, остальные — по магазинам. Почта оказалась закрытой. Ее начальница — как я и надеялся, женщина — проживала рядом. Подошел я к двери квартиры — котлетами пахнет. Постучал, вошел. Стоит она у плиты, средних лет женщина, в фартуке. Сказав, что пахнет очень вкусно, я попросил котлету. Не отказала. Такие котлеты нельзя было не похвалить…

Я доложил, что приехали за почтой с плавбазы. Обещала выдать, понимает, что люди письма ждут.

— И посылочки…

Конечно, она все отдаст, кому что пришло — и посылки и бандероли.

— Это хорошо, — изобразил я радость, — но мне никто ничего не шлет, вот беда. А хочется…

— То есть? — Она что-то не поняла.