Посмертные записки Пиквикского клуба

Посторонний наблюдатель, — прибавляет секретарь, чьим заметкам мы обязаны последующими сведениями, — очень может быть, не заметил бы ничего необыкновенного в лысой голове и круглых очках, прямо направленных на его (секретаря) лицо во время чтения вышеприведенных постановлений, но тем, кто знал, что под этим черепом работал гигантский мозг Пиквика и что сквозь круглые стекла сверкали искрящиеся глаза Пиквика, это зрелище не могло не казаться замечательным! Сидел человек, который исследовал до самого их истока пруды Хэмстеда, который взволновал ученый мир своей теорией колюшки, сидел спокойный и неподвижный, как глубокие воды этих прудов в морозный день или как одинокий представитель названного вида рыбы, забившийся в самую глубину банки. И еще поучительнее стало это зрелище, когда, при восторженных криках «Пиквик», этот великий человек встал, преисполненный воодушевления, медленно поднялся на виндзорское кресло, на котором перед тем восседал, и обратился с речью к основанному им самим клубу! Какой материал для художника представляла эта захватывающая сцена! Красноречивый Пиквик, — одна рука грациозно заложена под фалды фрака, другая рассекает воздух в такт его пламенной речи; возвышение, на котором он стоит, дающее возможность видеть туго натянутые панталоны и гетры (которые на обыкновенном человеке могли бы остаться незамеченными, но, вмещавшие в себя Пиквика, внушали невольное почтение); окружающие его мужи, готовые разделить с ним опасности путешествий и славу открытий!.. По правую руку от него восседал мистер Треси Тапмен, впечатлительный Треси Тапмен, в котором с мудростью зрелого возраста соединялась горячность юноши в самой интересной и простительной слабости человеческой — в любви. Время и питание увеличили объем его некогда романтической фигуры; черный шелковый жилет все больше и больше округлялся, дюйм за дюймом скрывая от глаз Тапмена золотую цепочку часов, массивный подбородок неудержимо наплывал на белоснежный галстук; но душа Тапмена не знала перемен — восхищение прекрасным полом оставалось его преобладающей страстью. По левую руку великого вождя сидел поэтический Снодграсс, укутанный в таинственный синий плащ с собачьей опушкой, а за ним блистал новой зеленой охотничьей курткой, шотландским шарфом и туго натянутыми мышиного цвета рейтузами спортивный Уинкль.

Речь мистера Пиквика и прения по ее поводу занесены в протоколы клуба. То и другое носит на себе черты разительного сродства с дискуссиями других прославленных корпораций, и так как всегда интересно проследить сходство в действиях великих людей, то мы и переносим протокол на эти страницы.

«Мистер Пиквик заметил (сообщает секретарь), что слава дорога сердцу каждого человека. Поэтическая слава мила сердцу его друга Снодграсса; слава побед столь же мила его другу Тапмену; а желание обрести славу во всех родах спорта на суше, в воздухе и на воде переполняет грудь его друга Уинкля. Он (мистер Пиквик) не стал бы отрицать влияния на него человеческих страстей и человеческих чувств (аплодисменты), может быть, даже человеческих слабостей (громкие крики: „Нет! Нет!“), но одно он может сказать: если иной раз вспыхивал в его груди огонь тщеславия, то желание принести пользу роду человеческому всегда погашало это пламя. Похвала людей для него — грозный поджигатель Суинг, любовь к человечеству — страхование от пожара. Он откровенно признается, — и пусть враги его воспользуются этим признанием, — что он испытывал некоторую гордость, предъявляя миру свою теорию колюшки, стяжала она ему славу или не стяжала... (голос: „Стяжала“ — и общие аплодисменты). Он соглашается с почтенным пиквикистом, чей голос он только что слышал, — стяжала; но если бы слава этого трактата проникла до отдаленнейших пределов мира, гордость являться автором этого произведения была бы ничтожна перед гордостью, с которою он озирается вокруг себя в эту величайшую минуту своей жизни (крики одобрения). Он — скромная единица („Нет! Нет!“). Но он не может не чувствовать, что он избран сочленами для совершения дела почетного, но и сопряженного с некоторыми опасностями. Путешествия преисполнены беспокойств, а умы кучеров — неуравновешенны. Пусть обратят внимание на то, что происходит во всем мире. Пассажирские кареты то и дело опрокидываются, лошади пугаются и несут, суда переворачиваются, паровые котлы взрываются. (Аплодисменты. Чей-то голос: „Нет!“) Нет? (Аплодисменты.) Пусть почтенный пиквикист, произнесший так громко „нет“, встанет и осмелится отрицать это. (Аплодисменты.) Кто сказал „нет“? (Шумные одобрения.) Не оскорбленное ли это самолюбие... какого-нибудь торгаша, вздумавшего из зависти к незаслуженным, может быть, похвалам, которых удостоились его (мистера Пиквика) ученые исследования, прибегнуть к этому презренному способу клеветы на...

Мистер Блоттон, из Олдгета, заявляет протест. Не его ли имеет в виду почтенный пиквикист, делая такие намеки? (Крики: „К порядку!“ — „Председатель!“ — „Да!“ — „Нет!“ — „Дайте говорить“. — „Долой!“)