Посмертие

— Ну разумеется. Нет дела благороднее! — насмешливо сказал офицер и подошел к нему. — Пожалуй, ты можешь задать мне такой же вопрос. Что делает в этой дыре человек из очаровательного городка Марбаха? Я родился в семье военных, это мой долг. Поэтому я здесь — чтобы получить то, что принадлежит нам по праву, поскольку мы сильнее. Мы якшаемся с отсталыми дикарями, единственный способ ими править — вселять страх в их тщеславных Liliputmajestät[47] султанов и силой принуждать к повиновению. Шуцтруппе — наше орудие. И ты тоже. Мы хотим, чтобы вы были дисциплинированными, послушными и беспредельно жестокими. Мы хотим, чтобы вы были толстокожими, бессердечными хвастунами и не задумываясь выполняли наши приказы, мы же вам щедро заплатим и воздадим по заслугам — даже рабу, солдату и изгою. Но ты не такой, как они. Ты дрожишь, присматриваешься, вслушиваешься в каждый стук сердца, словно все, что творится вокруг, для тебя пытка. Я наблюдаю за тобой с самого первого дня, когда вас привезли сюда. Ты мечтатель.

Хамза не шевелился, таращился перед собой.

— Я вызвал тебя из строя, потому что мне понравился твой вид. — Офицер стоял в двух шагах от него. — Ты боишься меня? Я люблю, когда меня боятся. Это придает мне силы.

Офицер шагнул вперед и ударил Хамзу по левой щеке, потом тыльной стороной ладони по правой щеке. Хамза ахнул от неожиданности, почувствовал, как закололо щеки. Офицер стоял в считаных сантиметрах от него, и Хамза снова почуял терпкий лекарственный запах, который заметил в первое утро, когда обер-лейтенант наставлял рекрутов: теперь Хамза знал, что это шнапс.

— Больно тебе? Меня твои страдания не трогают. — Офицер подошел совсем близко. Хамза отвернулся, чтобы не встречаться с ним взглядом, увидел, как бьется жилка на виске командира. — Отвечай на вопрос. Ты боишься меня?

— Ндио бвана, — громко произнес Хамза.

Офицер рассмеялся.

— Я учу тебя говорить и читать по-немецки, чтобы ты понимал Шиллера, а ты отвечаешь мне на этом детском языке. Отвечай как следует.

— Jawohl, Herr Oberleutnant, — поправился Хамза и добавил про себя: Scheißer[48].

Офицер угрюмо взглянул на Хамзу и сказал:

— Ты потерял свое место в мире. Не знаю, почему меня это заботит, но так оно и есть. А впрочем, может, и знаю. Вряд ли ты понимаешь, о чем я говорю. Вряд ли ты догадываешься об опасностях, которые тебя окружают. Ладно, иди работай. — Офицер развернулся и направился в спальню, бросив через плечо: — Проваливай и приготовь мне экипировку к маневрам.

* * *

Война началась через два дня. В то утро, когда они вернулись с маневров, пришла телеграмма с приказом. Им надлежало на поезде доехать до Моши и оттуда дойти до позиций возле границы для укрепления линии обороны. Приказы передавали с вышколенной и отточенной расторопностью. Сперва отряды солдат, распевая строевые песни, дошли боевым порядком от бомы до городка, офицеры ехали впереди и сзади. Следом за солдатами двигались рабочие отряды, жены, дети, скот, так что, когда все наконец погрузились в поезд, ни рабочим, ни оруженосцам там не нашлось места, они вынуждены были ехать на крыше. Из Моши они направились на север, к границе с Британской Восточной Африкой. В те годы дела в этой части света обстояли вот так. Всем владели европейцы: Британская Восточная Африка, Германская Восточная Африка, Португальская Восточная Африка, Бельгийское Конго.

Колонна из полутора сотен аскари со всеми сопровождающими растянулась километра на полтора. Аскари шагали в голове, перед ними ехали офицеры, следом врачи и санитары. Обычный порядок на марше и в бою. За ними рабочие отряды несли снаряжение, боеприпасы, провиант и личные вещи офицеров. За ними двигались все прочие; замыкал шествие небольшой отряд аскари под командованием офицера-немца — дабы предотвратить дезертирство и воров-ство.

Солдатские подружки и жены не просто так следовали за лагерем. В переходах шуцтруппе сопровождала вся бома. Во-первых, без своих спутниц аскари не пошли бы воевать. Во-вторых, шуцтруппе старалась кормиться самостоятельно: женщины добывали пищу и сведения, готовили еду, торговали, если была такая возможность, удовлетворяли все потребности мужей. Висману при организации шуцтруппе пришлось пойти на эту уступку, и отказаться от нее было немыслимо, поскольку это было чревато массовым бунтом и дезертирством.