Послы

Мрачное сияние в глазах его приятеля стало сумрачней, но Стрезера поразило иное — как мгновенно оно вновь угасло. Оно было неотделимо от прежнего сознания милрозского адвоката и теперь, как, возможно, выразился бы Стрезер, утопало в цветах. И ему было жаль, право, жаль этого так хорошо знакомого, милого сердцу мрачного сияния! Что-то прямое и простодушное, что-то тяжелое и порожнее ушло вместе с ним, что-то, отличавшее для него его друга. Уэймарш не был бы его другом без этого нет-нет да разгоравшегося священного гнева, без права на священный гнев — неоценимо важных для Стрезера как повод для милосердия, — которые тот рядом с миссис Покок, видимо, утратил. Стрезеру вспомнилось, как в самом начале их пребывания в Париже, У эймарш на этом самом месте заявил ему серьезно и непреклонно свое зловещее: «Бросьте это!» — и, вспомнив, ощутил, что вот-вот выплеснет на него нечто такое же.

Уэймарш отменно проводил время — факт, который не укладывался у Стрезера в голове, — проводил здесь, в Париже, в обстановке, которую менее всего одобрял; и это ставило его в ложное положение, из которого не было выхода — по крайней мере, в благородной манере. Впрочем, то же самое происходило со всеми — Стрезер не был исключением, — а потому вместо того, чтобы держать ответ по существу, Уэймарш направил свои усилия на разъяснения:

— Нет, я не еду прямо в Соединенные Штаты. Мистер и миссис Покок, как и Мэмми, собираются, прежде чем вернуться домой, еще куда-нибудь прокатиться, и мы уже несколько дней обговариваем совместное путешествие. Мы решили объединиться, а затем, в конце следующего месяца, все вместе плыть домой. Ну а завтра мы отбываем в Швейцарию. Миссис Покок соскучилась по природе. Здесь ее явно недостает.

Он держался по-своему превосходно: ничего не утаивал, во всем признавался и разве только предоставлял приятелю дополнять некоторые отсутствующие связи.

— Что, в телеграмме миссис Ньюсем содержится указание дочери: «Бросьте это»?

Такой вопрос явно задел Уэймарша, и он постарался ответить как можно благороднее:

— Я ничего не знаю о телеграммах миссис Ньюсем.

Глаза их встретились, сверля друг друга, и за несколько мгновений между ними произошло много больше, чем мог вместить такой краткий срок. Произошло следующее: взгляд Стрезера, который он вперил в своего друга, утверждал, что не верит ему, а отсюда проистекало и все остальное. Да, Уэймарш, несомненно, знал, что было в телеграммах миссис Ньюсем, — иначе зачем бы этим двоим обедать вместе у Биньона? Этим двоим! Стрезеру почти казалось, что не Саре, а миссис Ньюсем его друг давал там обед, и в результате был уверен, что она, пожалуй, не только знала, но скорее всего поддерживала и благословляла их действия. Перед его мысленным взором пронеслись телеграммы, запросы, ответы, условные знаки, и он ясно представил себе, на какие траты эта оставшаяся в Вулете леди в своем возбужденном состоянии готова была пойти. Не менее живо всплывало в его памяти, во сколько обходились ей подобные взрывы, которые за долгое их знакомство он много раз наблюдал. А она, совершенно очевидно, была сейчас возбуждена, и Уэймарш, воображавший, что стоит на собственных ногах, лишь плыл в созданной ею атмосфере. Само упоминание о данном ему поручении говорило Стрезеру о ее направляющей руке, которую он к этому времени достаточно хорошо чувствовал, и ничто не снимало необходимости принимать это во внимание.

— Вы не знаете, — спросил он, — не получила ли Сара из дома указаний поинтересоваться, не захочу ли я также поехать в Швейцарию?

— Я совершенно не в курсе ее личных дел, — отвечал Уэймарш, — хотя полагаю, Сара следует принципам, которые я высоко уважаю.

Это прозвучало весьма решительно, но в той же манере — так, словно, произнося подобные утверждения, адвокат из Милроза несколько досадовал на себя. Стрезер же все больше и больше чувствовал — Уэймарш знал, и во всех подробностях, то, что на словах отрицал, и в наказание за это уже вторично обрек себя на заведомую ложь. В более фальшивое положение — для данного человека — карающий ум себя поставить не мог! И кончил он тем, что с трудом выдавил из себя фразу, которой месяца три назад непременно бы поперхнулся:

— Миссис Покок, наверное, сама с готовностью ответит на любые поставленные вопросы. Только, — продолжал он, — только… — И запнулся.

— Что «только»? Только не задавайте их чересчур много?

Уэймарш принял непроницаемый вид, но слово уже вылетело, и — тут уж он ничего не мог поделать! — залился краской.

— Только не делайте ничего такого, о чем потом пожалеете.