Послы

— И насколько же лучше ей это удается, — с грустью сказал Стрезер, — чем мне для нее! — С грустью, потому что вдруг ощутил близкое присутствие красоты, изящества, глубоко таимой внутренней силы, встречу с которыми, по его собственному выражению, откладывал и откладывал. — Мужества ей не занимать.

— Да, мужества ей не занимать, — охотно согласилась мисс Бэррес, и они посмотрели друг на друга, словно каждый увидел в глазах другого меру этого мужества.

И теперь уже все прорвалось наружу.

— Как же она, должно быть, встревожена!

— Естественно. Она очень встревожена! Разве, — осторожно спросила мисс Бэррес, — разве у вас были сомнения на этот счет?

Стрезеру вдруг показалось приятным сознаться себе, что он никогда так не думал:

— Помилуйте, в этом, конечно, основа основ.

— Voilà! — улыбнулась мисс Бэррес.

— Из-за этого она сюда приехала. Из-за этого остается так долго. И из-за этого, — продолжал он, — скоро уедет домой. Из-за этого, из-за этого…

— Все из-за этого! — подвела итог мисс Бэррес. — Из-за этого сегодня — с какой стороны ни возьми и как бы ни вел себя ваш приятель Джим — ей всего двадцать лет. Тут ее главная цель — быть для него, притом естественно и ненавязчиво — молодой, как молоденькая девушка.

— Для него? — из своего угла откликнулся Стрезер. — Для Чэда?..

— Для Чэда, естественно, всегда. Но сегодня, в частности, для мистера Покока. — И тут, поскольку кавалер в недоумении воззрился на нее, пояснила: — Да, это несколько смело! Но тут она вся: ею движет высокое чувство долга. — Оба полностью это в ней признавали. — И поскольку мистер Ньюсем так занят своей сестрой…

— Наименьшее, что она может сделать, — закончил фразу Стрезер, — взять на себя его зятя? Несомненно — наименьшее. Она и взяла его на себя.

— Она взяла его на себя. — Именно это мисс Бэррес и хотела сказать.

Кажется, это было все.

— Забавно, не правда ли?

— О, очень забавно, — что, конечно, подразумевалось само собой.

Но это вернуло их к тому, с чего они начали:

— Как же она, должно быть, встревожена!

На это собеседница Стрезера обронила многозначительное «ах», оно, возможно, выражало некоторое нетерпение, вызванное тем, что ему понадобилась уйма времени, чтобы привыкнуть к данной мысли. Сама она давно уже к ней привыкла.

XXVI

Когда на следующей неделе наш друг как-то утром мысленно обозрел все, что на него обрушилось, ему вдруг стало легче на душе. Он уже понял: что-то готовится — понял мгновенно по виду, с которым Уэймарш появился перед ним, пока он завтракал булочкой и кофе в маленькой с зеркально-скользкими полами salle à manger, связанной теперь для него с пиршествами размышлений. В последнее время он столовался здесь, поглощая в одиночестве и без разбора всевозможные блюда; тут даже в конце июня его обнимала заранее предвкушаемая прохлада, атмосфера, пронизанная трепетом устоявшихся воспоминаний и устоявшихся запахов, атмосфера, в которой само одиночество приводило со временем к новой оценке этого его излюбленного места. Теперь он сидел за столиком, рассеянно подливая себе из carafe[93] и вздыхая при мысли, насколько интереснее проводит время Уэймарш. В этом отношении наш друг и впрямь достиг, по общим меркам, значительного успеха, подтолкнув своего спутника к все новым и новым свершениям. Стрезер припомнил, что в начале их путешествия почти не было удобного для остановки местечка, которое он мог бы уговорить Уэймарша миновать, и что, вероятно, вследствие этого, теперь не встречалось и одного, ради которого тот остановился бы в своем стремительном беге. Этот бег — по меткому и язвительному определению Стрезера, — совершаемый им вместе с Сарой, содержал, пожалуй, ключ ко всей загадке и, более того, раздувал и взбивал до пышной ароматной пены, во благо или во вред, его отношение к взглядам Стрезера. Пожалуй, эта пара и объединилась лишь для того, чтобы спасти заблудшего соотечественника, и их союз, в части, касавшейся Уэймарша, служил источником действия. Во всяком случае, Стрезер был рад, что, в связи с этим, его, Стрезера, спасение стало делом, на которое уже не жалели ни времени, ни усилий. В иные минуты он вполне серьезно спрашивал себя, не пойдет ли Уэймарш ради их старинной дружбы, да и просто обычной снисходительности на такие же условия, какие предъявляет себе самому. Разумеется, условия эта не могли быть совсем адекватны; но, возможно, обладали бы тем преимуществом, что позволили бы нашему другу не ставить никаких.