Послы

Тем временем в салон заглянула мадам де Вионе, которая тотчас подошла к ним, и мисс Бэррес уже было не до того, чтобы срезать собеседника; меря ее взглядом с головы до ног, она вновь слилась со своим всевидящим оком — черепаховым лорнетом на длинной ручке. Мадам де Вионе — это уже при первом ее появлении поразило Стрезера — была одета как для парадного выхода и, даже более чем в двух предыдущих случаях, отвечала возродившемуся у него во время приема в саду представлению, образу femme du monde в ее обыденной жизни. Ее обнаженные плечи и руки были белы и прекрасны; платье, на которое, насколько Стрезер мог судить, пошли шелк и креп, отливало серебристо-черным, а искусное сочетание этих двух тканей создавало эффект теплого сияния; на шее она носила ожерелье из крупных старинных изумрудов, зеленый блеск которых отсвечивался на других деталях ее наряда — шитье, финифти, атласе, во всех материалах и фактурах, богатых, но неброских. Ее голова в ореоле необычайно светлых и изысканно убранных волос казалась волшебной грезой, памятью о былом, запечатленной на старинной драгоценной медали, на серебряной монете эпохи Ренессанса, а ее воздушность, одухотворенность, веселость, ее манера говорить и решительность суждений усиливали впечатление, которое поэт, надо полагать, определил бы в образах, наполовину мифологических, наполовину светских. Он сравнил бы ее с богиней, парящей в рассветном облаке, или встающей из морского прибоя нимфой. Нашего же героя мадам де Вионе наталкивала еще и на ту мысль, что femme du monde — в лучших проявлениях этого типа, — подобно шекспировской Клеопатре, [72]разнообразна и многогранна. У нее множество сторон, черт, день не приходится на день, вечер на вечер, — или они, по крайней мере, подчинены ее собственным таинственным законам, в особенности когда, ко всему прочему, речь идет о женщине гениальной. Сегодня она держится незаметно и сдержанно, завтра выступает как личность яркая и открытая. В этот вечер мадам де Вионе казалась ему яркой и открытой, хотя он и понимал, насколько эта формула приблизительна, потому что одним из прямых ходов, доступных гениям, эта дама внезапно сокрушила все его построения. Дважды за ужином он ловил на себе долгие взгляды Чэда; но они, правду сказать, рождали в нашем герое лишь прежние сомнения: по ним никак нельзя было различить, означают они просьбу или предостережение. «Видите, как я привязан» — словно говорили они; но именно какон привязан, Стрезер и не мог увидеть. Однако, быть может, ему удастся это сейчас?

— Не могли бы вы сделать доброе дело, освободив Ньюсема от тяжкой обязанности занимать мадам Глориани? О, всего на несколько минут, пока я с любезного разрешения мистера Стрезера задам ему один вопрос. Нашему хозяину, право, нужно перемолвиться и с другими дамами. Всего минутку, и я приду вам на смену.

Эта просьба, обращенная к мисс Бэррес, была выражена мадам де Вионе так, словно сознание своего особого долга в этом доме только-только ее посетило; и означенная леди реагировала на смятение, охватившее Стрезера, — просившая слишком явно демонстрировала, что чувствует себя тут своей! — глубоким молчанием, так же как и ее собеседник, воздержавшийся от каких бы то ни было комментариев; когда же секунду спустя мисс Бэррес, дружески выразив согласие, покинула petit salon, он уже вынужден был думать совсем о другом.

— Вы не знаете, почему Мария так внезапно уехала? — Таков был вопрос, который привел к нашему другу мадам де Вионе.

— Боюсь, что не смогу назвать вам иной причины, кроме той, какую она сообщила мне в своей записке: внезапная необходимость побыть на юге с больной приятельницей, которой стало хуже.

— Так она переписывается с вами?

— Нет, она не писала с тех пор, как уехала… а эту записку с объяснениями составила еще до отъезда. На днях я пошел навестить ее — назавтра после визита к вам, — но уже не застал, и консьерж сообщил: она просила в случае, если я наведаюсь, передать, что написала мне. И, возвратившись домой, я как раз получил ее записку.

Мадам де Вионе слушала с интересом, не отрывая глаз от лица Стрезера; и когда он кончил, грустно покачала своей с большим вкусом убранной головкой.

— Мне она не написала. Я отправилась к ней, — добавила она, — как и обещала на приеме у Глориани, почти сразу после вашего визита. Она не предупредила меня, что может отсутствовать, и, стоя у ее дверей, я, по-моему, все поняла. Она отсутствовала, потому что — при всем почтении к версии о больной приятельнице, каковых у нее, насколько мне известно, легион, — не хотела, чтобы я ее застала. Ей нежелательно впредь встречаться со мной. Что ж, — продолжала она с дивной всепрощающей мягкостью, — когда-то я любила ее и восторгалась ею, как никем другим, и она об этом знает — что, возможно, и побудило ее уехать, — но, смею надеяться, я не потеряла ее навсегда.