Последний завет

И свобода слова является подобной, никому и ничем «не обязанной» сущностью; с той лишь разницей, что если слух, зрение, дыхание и проч. у нас как бы непроизвольно отстранены от сознания и это не замечается, то, наоборот, она всякий раз может быть с очевидностью воспринятой не в «одиночестве», а – через посредство свободы мысли, – там «вызревая» и оттуда заимствуя свой смысловой «наряд». – Притом надо ещё иметь в виду, что свобода слова нисколько не равняется высказанности, то есть – воплощаемости в слове; – в ней – лишь потенциальность этого важного действия.

Данная характерная особенность её нечёткой формы и содержательности, веками представлявшая головоломку для философии, не объяснена и сегодня и в доступном изложении вряд ли будет объяснена хоть когда-нибудь; теперь же мы вполне довольствуемся пока лишь тем, что, по крайней мере, не пытаемся оспаривать сказанного общо, но очень ёмко и доходчиво только по отношению к слову:

Мысль изречённая есть ложь.⁹

Отдалённо в этой сентенции многие по наивности склонны видеть некую, присущую свободе слова, хоть и худую, но всё-таки «овеществлённую» выраженность «на пользу»; – то есть то, чего от неё постоянно жаждут «получать», а именно: – реализацию непосредственно в слове. Конечно, такого не происходит. Слово – это исключительно «фактическое», выраженное через возможность выбора, данное уже за её пределами, вне аппарата, «отвечающего» за выбор; это материализация или действенность мысли, грубо говоря, – её форма, и потому она, уже как форма, непременно всегда – одна-единственная и уже тем «скованная»¹⁰, а, следовательно, свободное в его полном значении тут целиком отрицаемо, – оно – невозможно. И когда в таких случаях приходится говорить о лжи, то необходимо знать, что в виду имеется не чей-то нехороший субъективный умысел в истолковании того или иного слова¹¹; нет; – проявляет себя другое: при «выраженности» мысли в слове она «умещается» там не вся, а за некоторым «вычетом» своей значимости, – как своеобразной «оплатой» метаморфозы; предрасположение же к «убыли» возникает помимо наших желаний и воли – оно есть процесс объективный, неподконтрольный, а только обусловленный инстинктами.

Из непонимания этого и доверие к свободе слова, в том случае, когда словесное выражение мысли кому-нибудь кажется несомненно удовлетворяющим или подозрительным, на практике может соответственно варьироваться от великого до нуля.¹²

Если хотите, вот такой у свободы слова «разобранный» или «текучий» «нрав».

Она есть необходимый атрибут или «инструментарий» общения, но как и в чём ощутить её «желаемую» «вещественность», никому не известно.

И потому так же, как и свобода мысли и другие наши пребывающие в лоне свободы естественные потребности, она не может регламентироваться никаким прикладным законом или уставом. Речь может идти только об ориентированности на неё, о фактическом её признании; и лишь в этом состоит её правовое значение. – Она есть наличная ценность правосознания, выражение качества того правового пространства в обществе, где царствует слово, – того и достаточно, в том и есть благо.

А как ею «пользуются» или как бы хотелось «пользоваться», – уже сторона иная.

Кем-то понимается тут проявление или должное проявление действия закона о СМИ, – на доброе здоровье; кому-то удобнее представлять некую животворящую пространственную «среду», где легче всего выразить своё, нетерпеливо ожидаемое, – этому тоже не стоит особенно удивляться; кто-то допускает ещё что-нибудь, – пожалуйста.

Что же касается её гарантирования конституцией, то в данном случае можно говорить скорее только о факте апелляции государства к устойчивой текущей целесообразности – в виде этической народной традиции. В пределах которой любой запрет на естественные потребности всегда расценивался как недопустимое насилие.¹³

О каком здесь можно говорить насилии?

Дело в том, что о любых потребностях, когда они естественны, часто утверждается, будто они воплощают собою абсолютно свободное. Этого никогда не бывает. Например, потребность на что-то смотреть по своей природе целиком естественна. И однако смотрение мы часто ограничиваем сами, закрывая один или оба глаза, когда к тому находятся мотивации.¹⁴