Последний выстрел. Встречи в Буране

— Что же вы, Гусаров, опаздываете? Становитесь в строй!

...Два года прожил Дмитрий в этом городе, где, говорят, было сто тысяч студентов. Студенческий город! Он любил его улицы, залитые светом, — шумные, людные. Неподалеку от общежития был парк с памятником Тарасу Шевченко. У этого памятника влюбленные назначали свидания. У этого памятника Дмитрий тоже назначил однажды свидание Ларисе Федоренко. Лариса не пришла, а потом хохотала:

— Ой, Митя, а я ведь совсем забыла, что ты назначил мне свидание!..

Дмитрий был оскорблен и уж никогда не приглашал девушку в парк, а ходил туда один...

В первую же военную ночь в хлопотах своих великих город как бы забыл зажечь огни на улицах, и повисло над ним непроглядно-темное, мрачное небо с голубоватыми точками звезд. Горожане как-то сразу привыкли к этому — светомаскировка! И если случалось, что кто-то чиркал спичку на улице, чтобы прикурить, из темноты раздавались милицейские свистки или голоса:

— Гаси свет!

Колонна студентов-добровольцев шла по темной, пустынной улице. Дмитрий опять увидел знакомый памятник. Огромный, чуть подсвеченный козырьком месяца Тарас Шевченко тоже, казалось, шагал рядом с добровольцами... «А ведь это знаменательно, — подумалось Дмитрию, — рядом с нами идет в жестокий бой вся история страны...»

Лет через десять художник Дмитрий Гусаров припомнит и эту ночь, и памятник поэту и напишет картину «Добровольцы». А сейчас он, девятнадцатилетний парень, идет в помятом пиджачке, в истоптанных, побеленных зубным порошком парусиновых туфлях. Воинственно настроенный, он уверен, что без него ничего не может быть, что победу принесет только он...

Колонна уже вышла за город, как вдруг послышался вой сирен, тревожно заголосили гудки паровозов. Опять воздушная тревога... Вспыхнули огненные столбы прожекторов, и где-то совсем рядом ухнуло зенитное орудие. Будто вспугнутые выстрелом, живо задвигались, заметались огненные столбы прожекторов, шаря по небу, натыкаясь на черные громадины туч. Лучи то скрещивались, как огромные клинки, то расходились в стороны. И вот в их сиянии заблестело что-то похожее на серебристую рыбку.

— Да это же самолет! — вскрикнул удивленный Дмитрий.

Слева и справа от самолета стали поблескивать красные огоньки, туда же потянулись пунктиры трассирующих пуль. Все это вместе взятое показалось Дмитрию безобидно-красивым зрелищем, и он уже подбирал в мыслях краски, как будто собирался писать картину, на какой-то миг забыв о том, что в небе, над городом, летит вражеский самолет, загруженный бомбами — сотнями, тысячами смертей, и что туда, в темную высь, наши зенитчики тоже посылают смерть...

Сперва Дмитрию легко и даже весело шагалось в строю. Это все-таки лучше, чем сидеть в студенческом общежитии и до хрипоты спорить о том, почему, по какой причине наша армия отступает, и ждать, когда же тебя пошлют на фронт. «Интересно, куда, в какую сторону ушел Костя Черныш со своими геологами?» — раздумывал Дмитрий, и ему было чуточку грустно от того, кто друга нет рядом, что их пути-дороги, должно быть, разошлись, и разошлись надолго, и кто знает, доведется ли приятелям опять «сыгрануть» в шахматы...

Ночь была душная. От долгой, непривычной ходьбы взмокла спина. Пот заливал глаза. Дмитрий чувствовал, как тяжелеют и тяжелеют ноги, а тут еще, как на беду, стало что-то мешать в туфле — то ли камешек попал, то ли носок подвернулся и растирает ногу. Присесть бы у обочины, разуться, посмотреть... Но лейтенант Шагаров покрикивает:

— Подтянись! Шире шаг!

Дмитрий шел, прихрамывая, и поругивал про себя несознательного лейтенанта, который все торопил и торопил новобранцев.

Чуть впереди плелся Кузьма Бублик. «Тоже устал», — сочувственно подумал Дмитрий, забыв прошлые стычки с ним. Да что такое их стычки? Чепуха! Детские забавы! О них теперь даже вспоминать совестно.

— Ну что, Кузя, не выгорело у тебя дело с Ташкентом? Ехал бы сейчас в вагоне.

— Вместо него Лариса Федоренко поехала.

— Да-а-а, перешла девка дорогу Бублику...

— Ничего, Кузя где угодно сумеет пристроиться, — посмеивались ребята. Дмитрию хотелось вмешаться, защитить бывшего редактора. Его лишь удивляло, почему обычно говорливый Бублик отмалчивался, не отвечал на насмешки.

Только утром, когда взошло солнце — неласковое, сразу ставшее горячим, — лейтенант объявил привал. Усталые, запыленные новобранцы, как подкошенные, валились наземь, прячась от зноя в тени придорожной посадки.

К Дмитрию подошел лейтенант Шагаров. Он был подтянут и до невероятности бодр, как будто сам уже отдохнул, как будто вообще не было изнурительного ночного марша.

— Почему хромали, Гусаров? — поинтересовался лейтенант.

«Заметил», — пронеслось в голове у Дмитрия, и он даже погордился собой — вот, мол, натер ногу, идти было больно, а все-таки шел, не отставал от колонны...

— Ногу натер, товарищ лейтенант, — оживленно ответил Дмитрий. — Это пустяк!

— Это не пустяк, Гусаров, — с неожиданной строгостью заявил командир. — В следующий раз буду наказывать!