Последний вагон

– Ву-у-у-унь! – послышался вдруг детский голосок. Из-за одной из колонн зала ожидания, широко распахнув ручонки, выбежал маленький, лет трех, мальчик в ситцевой рубашонке со слониками и коротких серых штанишках. – Пап, я на шамалете лечу, – крикнул кому-то мальчик, «пролетая» около выхода на перрон.

– Это Лешка, сын стрелочника и учетчицы: мои подчиненные, между прочим! – с гордостью пояснил старик. – Это семейство тоже тут прописано на постоянное обитание. Бывшую комнату матери и ребенка занимают.

Мальчик, заметив нас, вдруг остановился, медленно опустил руки и принялся с интересом меня разглядывать.

– Лети, Лешка, к папке, – приказал мальчику старик, – скажи ему, чтоб не беспокоил, что занят я: гостя из города в своем кабинете принимаю. Запомнил?

Мальчишка кивнул, но никуда не «полетел», а продолжал стоять посреди зала и всматриваться в мое лицо. Странное дело, но и я не мог отвести взгляда от маленького тезки, уж больно сильно он оказался похож на моего Егорку. Я даже подумал, что если их одинаково одеть и поставить рядом, то и спутать, не равен час, можно.

– Алешка, – долетел с перрона хриплый мужской голос, – хватит уже летать. Пора на аэродром! Мамка скоро придет, ругать нас с тобой будет, что мы не дома до сих пор.

В зал заглянул мужчина. Увидев его, я обомлел. Это был тот самый железнодорожник, что разыскивал сына в поезде. А мальчик! Я сразу и не сообразил. Это, наверно, и есть тот самый потерянный сын в пестрой рубашке со слониками!

Молодой папаша мельком поздоровался, будто не узнал меня. Мальчик побежал к отцу, и спустя мгновение они оба скрылись из виду. Снаружи долетел детский голосок:

– Когда я выашту, буду таким, как дядя, и буду летать на бальшом белом шамалете.

Я невольно усмехнулся.

– Я бортинженер, – ответил я на вопросительный взгляд старика. – Летаю на большом и белом…

– Ну, пойдем чаевничать, инженер, – сказал старик. Ему явно не терпелось похвастать личным кабинетом со столом о двух ящичных тумбах и обитой зеленым сукном столешницей, с перекидным календарем, с графином и стаканами подле него, с дисковым телефоном в черном эбонитовом корпусе, с кожаным креслом выцветшем и затертым до белизны.

Из окна кабинета начальника станции хорошо просматривался перрон, по которому, рука в руке, шли куда-то в сторону водонапорной башни отец и сын.

– Тебя как звать-то? – спросил старик, извлекая из шкафа, занимающего всю боковую стену, электрический самовар.

– Алексей, – ответил я, продолжая смотреть в окно.

– А я Михаил Афанасьевич, – отрекомендовался старик. – Зови просто – дядя Миша.

Дядя Миша оказался жутким говоруном. Накопилось, видно, в старике столько невысказанных слов, что найдя-таки «свободные уши», он решил выплеснуть из себя все без остатка. В его-то годы другой возможности может и не представиться. Я слушал в пол-уха, а мысли мои путались, перескакивали с одного на другое и постепенно уводили в такие дремучие дебри, разобраться в которых не представлялось возможным.

Пеший путь от Савино, а это ни что иное, как спальный район на дальней окраине города, до дома занял бы от силы часа два. А если дойти до места, где начнутся высотки, шанс поймать такси вырастает кратно. При таком раскладе максимум через час я бы мирно спал в своей постели.

В окно я видел, как отец открыл дверь какой-то хозяйственной постройки и скоро исчез в ее темном зеве. Мальчика сразу заинтересовал угольный ящик неподалеку. Спустя минуту рубашонка со слониками, штаны, руки и нос Алешки местами заметно почернели.

А спал бы? – задавался я вопросом, возвращаясь к мысли о доме. Поезд ожидался прибытием в три часа ночи. Теперь же вечер…

Тут меня осенило, ибо какого дня вечер – имело решающее значение. Я оглянулся, посмотрел на перекидной календарь на столе. Дата шокировала – среда, десятое августа одна тысяча девятьсот восемьдесят третьего года!

Тридцать шесть лет! – снежным бураном пронеслось в голове. – Тридцать шесть!

– Алеша! – послышался вдруг приглушенный женский голос, и я мог под присягой поклясться, что это был голос моей матери, и звала она именно меня.

– Мама?! – удивленно воскликнул я.

Михаил Афанасьевич оторвался от своего самовара, окинул меня странным взглядом.

– Галка явилась, не запылилась, – проговорил он, продолжая смотреть на меня крайне заинтересованно.

– Галка, – повторил я шепотом. – Галина Савельевна! – сказал я громко и уверенно.

Я бросился из кабинета, озираясь по сторонам, после выбежал на перрон, и там замер, изумленный увиденным.

От угольного ящика в сторону вокзала молодая женщина вела за руку чумазого Алешку.

– Мама, – сказал я, но слова мои утонули в рокоте дизеля тепловоза и лязганье колес подходящего к перрону поезда.