Последний штрафбат Гитлера. Гибель богов

При себе у Дитера был единственный документ, выданный в кёнигсбергском приюте. Но он его порвал. В любекском распределителе ему выдали новую справку, в которую с его слов записали другой год рождения. Дитер еще на корабле решил, что он пойдет воевать, воевать против русских. В военном комиссариате его приняли с распростертыми объятиями и тут же отправили в казарму. Там было много таких же, как он, молодых парней. Они все были полны энтузиазма. К вечеру Дитер понял причину их энтузиазма: их должны были отправить на Западный фронт против англичан. Англичане, конечно, много хуже американцев, но тоже сносно обращаются с пленными. Ему было не по пути с этими парнями. Ему не нужен был Западный фронт.

Ночью Дитер убежал из казармы. («Да ты наш брат-дезертир», — усмехнулся в этом месте Целлер.) Он отправился в Берлин, справедливо рассудив, что это кратчайший путь на Восточный фронт. Впрочем, у него не было выбора, он был не в ладах с географией и не знал названий других немецких городов, кроме Берлина. Добирался он ровно неделю, без денег и еды, он был очень упорный парнишка, этот Дитер Кляйнбауэр. Берлин испугал его своей громадностью, по сравнению с ним Кёнигсберг и Любек казались жалкими посадами, облепившими замок и рыночную площадь. Берлинцы были надуты и чопорны, никто не желал объяснить ему, где находится военный комиссариат. Они знали только, где находится криминальная полиция и гестапо, туда они были готовы немедленно препроводить его.

Дитер бродил по Берлину, все дальше удаляясь от центра. Так он забрел в Шпандау и оказался у каких-то казарм. Там ему с радостью рассказали, где находится военный комиссариат. В комиссариате его приняли с распростертыми объятиями. Доброволец? Отлично! На Восточный фронт? Всенепременно!

Через два часа он вернулся все в те же казармы в качестве призванного на военную службу и очутился в кругу таких же, как он… «молокососов», продолжил Отто Гартнер. Дитер не стал спорить, это была одна из многих его положительных черт. Молодых, полных энтузиазма парней, спокойно закончил он фразу. Что питало их энтузиазм? Они тоже думали о плене? Нет, это были правильные парни, они намеревались сражаться, сражаться до победы. Но они какие-то неумелые, неловкие, чистенькие и слишком говорливые, в общем, городские, нашел он нужное слово. И еще они смеялись над его выговором, а сами говорили черт-те как, каждое второе слово непонятное. «Это они свою ученость показать норовят, — успокоил его Юрген, — у нас тоже такие имеются. У нас с такими разговор короткий: по ушам, и все!»

Единственное, о чем Дитер сожалел, так это о том, что они потеряли две недели на строевую подготовку.

— Ничего, навоюешься еще, — сказал Юрген, — на твой век хватит. Ты заходи к нам, Дитер, мы тебя не обидим и другим в обиду не дадим.

Брейтгаупт взял Дитера под свою опеку. Ишь, два крестьянина, большой да маленький,[14] добродушно посмеивались солдаты, когда вечерами они вдвоем прогуливались вдоль траншей. Брейтгаупт большую часть времени молчал, зато Дитер говорил за двоих, они отлично дополняли друг друга.

* * *

На этом пришествие младенцев на фронт не закончилось. Через пару недель после новобранцев Вермахта из Берлина притопал отряд юнгфолька, в нем были 12-13-летние мальчишки. Они набились в один блиндаж, как балтийские кильки в банку, и были чрезвычайно довольны этим: настоящий блиндаж был круче палаток, а этот поход был круче их обычных летних походов, это было настоящее большое приключение.

Их разместили еще дальше, в трех километрах от передовой, в батальоне не подозревали об их присутствии до тех пор, пока они не пробрались в первую линию траншей. Они не сомневались, что траншеи роют специально для них, они даже высказывали замечания: слишком глубоко копаете, нам стрелять неудобно будет. Чем они остались довольны, так это передовыми постами. Хороший обзор, говорили они и многозначительно кивали головами.

Самое удивительное, что стрелять они умели, в отличие от новобранцев Вермахта. Правда, только из фаустпатронов, но зато с ними они обращались виртуозно, куда до них рядовому Граматке. Они гордо именовали себя истребителями танков и мысленно примеривали Рыцарские кресты. Кто-то вбил им в голову, что за четыре подбитых русских танка дают Рыцарский крест, и они свято в это верили. На меньшее они были несогласны, нашивка за подбитый танк была для них как материнская заплата на курточке, тьфу на нее. Единственное, что их тревожило, это то, что на всех них не хватит русских танков. Самые нетерпеливые и отчаянные уже посматривали на другой берег Одера, прикидывая, как туда перебраться, чтобы успеть нащелкать в русском тылу нужное количество танков. Останавливало их только то, что для этого нужно было взять с собой четыре фаустпатрона, а они и два больше километра не могли пронести, силенок не хватало. Чего им было не занимать, так это храбрости. Они ничего не боялись, — ни черта, ни русских, ни смерти. О смерти они даже не думали, она была не для них.