Последний пророк

Хакал поднялся со своего трона и призвал всех к тишине. Все тут же замолчали. Никто не осмелился даже кашлянуть или шаркнуть ногой. Над головой кружил одинокий ястреб, зорко следящий за происходящим внизу, чтобы в удобный момент наброситься на добычу.

Ошитива потихоньку, как маленькая речная рыбка, которая, возвращаясь домой, высматривает, где бы укрыться на мелководье, пробиралась вперед, медленно приближаясь к алтарю. Она неожиданно остановилась, увидев, как в дверном проеме появились жрецы, под руки волоча несчастную жертву.

От яркого солнечного света Аоте зажмурил глаза.

Он был нагой, между его ногами текла кровь. Ошитива подавила в себе крик. Обряд очищения, которого она опасалась, уже был совершен. Без мужского достоинства Аоте теперь был невинен, как младенец.

С великой торжественностью они подвели его к алтарю и, положив на спину, распластали на камне. Четыре жреца держали его запястья и лодыжки, а пятый обнажил острый обсидиановый нож, которым он должен был вскрыть грудную клетку Аоте. Просто одетый помощник стоял рядом и держал золотую чашу с тонизирующим средством, на случай если юноша потеряет сознание. Только у жертвы, находящейся в полном сознании, можно было вынимать сердце.

Жрец с обсидиановым ножом подошел к Аоте и начал произносить заклинание на языке науатль, который понимали только тольтеки. Фимиам и напряжение заполнили собой воздух. Женщины начали завывать, а мужчины нервно переступали с ноги на ногу. Сакральная жертва была одной из них — здоровый сын с татуировкой Племени Черепах. По толпе прошел слух, что этот юноша был учеником Человека Памяти и что со временем он должен был стать Тем, Кто Объединяет Людей. Тревожное волнение прокатилось по толпе. Никто не имел права убивать Человека Памяти. Это означало убить само племя. Но тольтеков это не беспокоило. Все мужчины — земледельцы, торговцы, плотники, каменщики — сжали руки в кулаки, наблюдая, как беззащитный юноша пытается освободиться из крепких рук четырех жрецов. Но никто не осмеливался оспорить решения Господ.

Когда нож подняли, Ошитива прорвалась сквозь толпу, охранники не успели поймать ее, она стремительно взбежала по ступенькам на площадь, остановилась перед изумленным Господином Хакалом и заговорила:

— Этот юноша не совершал святотатства, мой Господин. Он не знал, что земля, по которой он ходит, священная. Когда я сказала ему об этом, он тут же покинул ее. Он чтит законы.

Несколько солдат бросились вперед. Мокиикс поднялся со своего небольшого трона. Жрец, который держал нож навесу, прекратил произносить заклятия и в замешательстве посмотрел по сторонам.

Хакал поднял кверху руки, чтобы все соблюдали тишину. Стоя на помосте, он, как скала, возвышался над Ошитивой. Как и жрец, он был весьма озадачен. Но на то у него были свои причины. Девушка, которая все последние месяцы заполняла его мысли, имела дерзость нарушить табу, но при этом она говорила смиренным, почти умоляющим тоном. Даже сейчас, хотя она вызывающе смотрела на него, ее тело было покорным — плечи опущены, а руки почтительно соединены в мольбе.

— Этот вопрос уже решен, — произнес он, продолжая размышлять. Ее поступки возмущали его, но в то же время он восхищался ею. Ее следовало наказать, но он не мог заставить себя отдать ее ягуарам.

— Но ты не знаешь всей правды, мой Господин, — просительным тоном продолжала она.

— Ты была там? На священной поляне?

— Я была поблизости, собирала глину для своих священных дождевых кувшинов, — многозначительно произнесла она, стараясь напомнить ему его собственный указ. Когда он в первый раз обнаружил ее на поляне, он сказал ей: «Если твоя священная глина находится где-то поблизости, тогда боги позволят тебе идти по этой тропе».

— Однако юноша осквернил священную землю. Боги требуют жертву.

— Мой Господин, — продолжала Ошитива дрожащими губами, — меня привели сюда, чтобы призвать дождь, но меня мучили сомнения. Когда я лепила кувшины, я тосковала по дому и своей семье, поэтому мои дождевые кувшины не наполнились водой. Но если я буду знать, что этот юноша находится в безопасности, дома со своей семьей, мое сердце наполнится благодарностью и покоем, и глина, почувствовав это, заставит кувшин привести дождь.

Он с интересом смотрел на нее. Пауза затянулась, и вся толпа, все это человеческое море, разлившееся по равнине, по площади, по террасам, крышам домов и стен, затаив от страха дыхание, стояла и ждала решения Господина. Тлатоани Центрального Места, Хакал из Места Тростника, Хранитель Священного Пера, Страж Неба, Повелитель Двух Рек и Пяти Гор обдумывал, как ему поступить с девушкой, стоявшей перед ним. Наконец, строго глядя, он спокойно произнес:

— Этого недостаточно.

Их взгляды встретились. Вдруг поднялся ветер и со свистом пронесся по площади, а тень ястреба пролетела над всей толпой.

— Освободи юношу, — настаивала Ошитива, — и я буду служить Центральному Месту. — Она сделала паузу. Ее сердце замерло. — Я буду служить тебе, Мой Господин.