Последний предел

— Я знаю, что я хочу сказать. Может быть, вас это и удивляет, но старческим слабоумием я не страдаю. Адриенна была позже.

— Кто такая Тереза?

— Господи, она была для него всем. Она его совершенно изменила, даже если он в этом никогда не признается. Вы, разумеется, слышали, что случилось с ним в соляных копях, он же часто об этом говорит.

— Завтра я туда поеду.

— Съездите, вам понравится. Но Тереза была важнее.

— Я не знал.

— Значит, вам стоит начать сначала…

* * *

— …Давайте начистоту. Вы считаете его великим художником?

— Ну конечно. — Я встретился глазами с профессором Коменевым. — С определенными оговорками!

Коменев сцепил руки за головой, рывком откинувшись на спинку стула. Острая бородка у него слегка встопорщилась.

— Итак, по порядку. О ранних картинах можем не говорить. Потом «Отражения». Очень необычно для того времени. Технически великолепно. Но все-таки довольно безжизненно. Хорошая основная идея, воплощаемая слишком часто, слишком точно и слишком скрупулезно, да и прием в духе старых мастеров, это использование темперы тоже как-то не поправляет дела. Слишком много от Пиранези^{15}. Потом «Вечернее солнце, разложенное на цвета спектра», «Размышления во время прогулки перед сном», городские пейзажи. На первый взгляд, замечательно. Но сюжет не слишком-то утонченный. И потом, будем откровенны, если бы мы не знали о его слепоте… — Он пожал плечами. — Вы видели оригиналы его картин?

Я замялся. Когда-то я собирался слетать в Нью-Йорк, но это было довольно дорого, и потом — для чего существуют альбомы?

— Конечно видел!

— Тогда вы, вероятно, обратили внимание на довольно неуверенную графику. Пожалуй, он пользовался сильными лупами. Никакого сравнения с прежним техническим совершенством. А потом? Боже мой, о поздних работах уже все сказано. Китч! Вы видели эту ужасную собаку у моря, подражание Гойе?

— Значит, сначала мастерство в ущерб непосредственности выражения, потом наоборот.

— Пожалуй. — Он убрал руки из-за головы, стул резко выпрямился. — Два года назад я проводил в университете семинар по его творчеству. Молодые люди были совершенно растеряны. Он для них пустое место.

— Вы с ним когда-нибудь встречались?

— Нет, зачем? Когда вышли мои «Комментарии к творчеству Каминского», я послал ему экземпляр. Он даже не ответил. Не счел нужным! Как я уже говорил, он художник хороший, а хорошие художники — дети своей эпохи. Вне времени только великие.

— Вы должны были к нему поехать, — сказал я.

— Простите, что вы сказали?

— Бессмысленно писать письма и ждать ответа. Нужно ехать самому. Нужно свалиться как снег на голову, нужно нагрянуть. Когда я писал свою зарисовку о Вернике… Вы знаете Вернике?..

Он смотрел на меня наморщив лоб.

— Он только что покончил с собой, и его семья не хотела со мной встречаться. Но я не уходил. Торчал у входной двери и повторял, что в любом случае напишу о его самоубийстве, так что пусть выбирают, говорить со мной или нет. «Если не дадите мне интервью, — сказал я, — значит, ваша точка зрения в статье учтена не будет. Но если бы вы согласились…»

— Простите, — Коменев наклонился и пристально посмотрел на меня, — о чем вы, собственно?..

* * *

— …Они недолго прожили вместе. Через год Тереза от него ушла.

Официант подал Сильва бифштекс с жареным картофелем, он жадно схватил нож и вилку и стал есть, шея у него дрожала, когда он глотал. Я заказал еще кока-колу.

— Она действительно была необыкновенная. Она видела в нем не то, чем он тогда был, а то, чем он мог стать. И потом она его таким и сделала. Я до сих пор помню, как она посмотрела на одну из его картин и тихо сказала: «А это непременно должны быть орлы?» Если бы вы только слышали, как она произнесла: «Орлы». Так кончился его символистский период. Тереза была чудесна! Брак с Адриенной стал неудачной копией этих отношений, она была немного похожа на Терезу. Сказать ли больше? По-моему, он так и не смог ее забыть. Если в жизни каждого человека есть своя решающая катастрофа… — он пожал плечами, — то у него была такая.

— Но дочь-то у него от Адриенны?

— Адриенна умерла, когда Мириам исполнилось тринадцать. — Он уставился в пустоту невидящим взглядом, как будто воспоминание причиняло ему боль. — Тогда она переехала к нему в этот дом на краю света и с тех пор ведет все его дела. — Он запихнул в рот слишком большой кусок мяса и не сразу смог его прожевать; я отвел глаза. — Мануэль все равно нашел бы людей, которые были ему нужны. Он считал, что мир ему чем-то обязан.

— А почему Тереза от него ушла?

Он не ответил. Может быть, он туг на ухо? Я подвинул диктофон к нему поближе.

— Почему…

— Откуда мне знать! Господин Цёльнер, существует столько объяснений, столько версий, а истина в конце концов всегда оказывается самой банальной. Никто не знает, что произошло, и никто не знает, что думает о нем другой! Пожалуй, нам пора заканчивать. Я отвык от слушателей.

Я удивленно посмотрел на него. Нос у него подрагивал, он отложил нож и вилку и, выпучив глаза, глядел на меня. Что же вывело его из себя?

— У меня осталось еще несколько вопросов, — сказал я осторожно.