Последний парад

Сейчас развалили все. Отдали не то что без боя — без крика, без возмущения оставили огромные территории, которые завоевывались и обживались в течение столетий. Никто даже не почесался! И, главное, народ не хочет не то что бороться, — не хочет даже осознать, что мы на грани катастрофы. Народ ничего не хочет делать. Вообще. Даже для себя. Идеал: пить пиво и лежать сутками перед телеящиком. Полный инфантилизм и пофигизм! Даже на рынке начинают торговать с девяти. Это когда ж такое бывало?

Вот как он сам, например, стал предпринимателем? Он просто стал что-то делать осмысленное. И стал считать затраты. Для этого не нужна высшая математика, даже алгебра, — достаточно арифметики и калькулятора, даже счеты годятся. И со временем у него все потихонечку закрутилось. Ведь у нас сейчас кругом — Клондайк. В любом месте можно начать любое дело — нужно только хоть что-то начать делать.

Но если не отстаивать свои права — ничего не получится. Никакого дела не будет. У нас везде и во всем сейчас — произвол. Такой произвол, что пора автомат брать. Пора партизанские отряды создавать. А народ молчит! Но ведь так никогда не будут ни с кем считаться. Нужны хоть какие-то действия, а не скотское молчание!

Мне ничего не оставалось, как разводить руками…

А по выветренным меловым склонам фасолинами чистыми рассыпались белые, тонкорунные, с большими жирными курдюками пушистые овцы; поодаль, на самом пылящем осыпающемся склоне стоял чабан с таким видом, словно он был не пастух, а завоеватель, победитель, чуть ли не господин, явно не русский, черный, носатый, небритый, лишь войлочной бурки горской да лохматой папахи абрековской с зеленой надписью из Корана для полного контраста и колорита не хватало, — он стоял, нагло, как ваххабит, держа в руках жменю остроголовых «чертовых пальцев», окаменевших каких-то древних моллюсков, похожих на винтовочные патроны, и метко, с гортанным криком, бросал их в непослушных баранов, особо упрямых.

И вот наконец — родник, в известковых глыбах. Из меловой горы мощно пульсировала мускулистая струя — она была небесно-голубого цвета. Будто гигантское сердце выталкивало из белой горы голубые свивающиеся жгуты. Такое чудо я видел еще лишь в Абхазии, когда прямо из камней также фонтанировала синяя влага. И пахло тут так же: свежестью и чистотой до хруста промытого стекла. Вода оказалась, как и в детстве, кристально-чистой, прямо-таки хрустальной, и настолько холодной, что рука в ней скоро немела. Вода была — сладкой, как жизнь, и потому ею невозможно было напиться. Сколько поколений моих предков пили из живого этого родника. Сколько омывали тут лицо и руки? Да кто ж их считал…

Набрав воды, поехали назад. Солнце опускалось. Байбаки попрятались. Лишь трещали сверчки-чурюканы. Было тихо, как будто никого кругом больше не существовало.

Уже проезжая село, увидели возле дороги, на меловом пригорке, поросшем сизой полынью и зеленым, колючим, вечноцветущим татарником, возле крутошеего жеребца четверых карапузов пяти-шести лет. Они стояли на взгорке, на фоне шоколадно-портвейного заката, рядом с ними махал крючковатым хвостом какой-то лохматый тузик да пускал летящие по ветру тягучие розовые в свете заката слюни флегматичный теленок, они стояли у самой обочины и следили за проносившимися машинами — трое белокурых и один чернявый. Если ехал «Москвич» или «Жигуль», они пропускали его, не обращая внимания. Но если ехала иномарка, они начинали свистеть, улюлюкать и, наклонившись, снимали штанишки и блестели белыми, еще по-младенчески пухлыми попками.

Мы ехали, мы мчались, мы скользили на хищно-обтекаемой иномарке. Нас тоже проводили — как и прочих — сиянием белых ягодиц. Друг притормозил и посигналил. Тогда ребята разогнулись, развернулись и обратились к нам передом. И стали трясти, выражая презрение, маленькими своими табачками…

В следующее мгновение они уже исчезли в татарниках и бурьянах, которые вольно разрослись сейчас не только по моей родине, но и, вольготно, по всей нашей стране. Какое-то время ехали мы молча — в шоке. Потому что это было как нападение партизан — неожиданное и потому чувствительное. Кто их научил? Кто надоумил этих совсем еще детей? Да никто. Сама жизнь надоумила.

А вы говорите — Россия кончилась?! Последние времена наступили… Нет, ребята, все только начинается. Дайте срок. Вот пусть дети эти подрастут. И лет этак через десять они уже по-другому будут встречать-провожать иномарки. Кирпичами. Булыжниками. Или гранатами.

Всю дорогу друг молчал. Что пригорюнился? — толкал я его локтем. Ничего не ответил он в ответ. Что тут скажешь? Тут не раз и не два репу почешешь.

Остается добавить, что привезли мы десять литров воды, изумительно-синей, отличной вкусной воды, а бензина сожгли рублей на сто пятьдесят. Выходит, каждый литр родниковой, отличной, вкусной воды обошелся в 15 рублей — чей-то дневной заработок. Заработок, который еще получить в конторе надо…

Такая вот простая арифметика.

(Публикуется с сокращениями)

ХУТОР ЧЕВЕНГУР