Последний парад

Дядя подвел меня к распятию, и мы опустились на колени. «Пресвятая матерь, источник милостей, утеха жизни нашей, упование наше… — Я слышал голос дяди, произносивший слова молитвы. — Тебе шлем мы воздыхание, скорбь и горести из этой юдоли слез…»

Мы еще стояли на коленях, когда в дверях появился Пятрас. Его внимание привлек шум толпы, который доносился с городской площади. Дядя быстро встал и успел его перехватить, он не позволил ему подойти к окну — сказал, что его могут узнать. Пятрас спросил, что там происходит, и дядя ответил, что это немцы, и перевел разговор. Дядя всеми силами старался отвлечь Пятраса и сказал: «Миколас, по-моему, Пятраса пора узаконить». Торопливо открыл ящик письменного стола, достал оттуда очки, ножницы, расческу. Подозвал Пятраса и начал его причесывать по-новому, потом надел ему очки.

Конечно, это была страшная игра. На площади казнили отца, а здесь, в комнате, стоял его сын и ничего об этом не знал.

«Как тебя зовут?» — спросил дядя.

«Пятрас», — ответил он.

«Откуда ты приехал?»

«Из Алитуса. Я брат Миколаса».

И все это происходило под крики с площади, под шум сгоняемой толпы.

«Они кого-то казнят? — спросил Пятрас. — Наших?»

«Нет, — ответил дядя. — Кажется, своего… Дезертира. Ну как, Миколас?»

Я ничего не успел ответить, потому что в это время немцы ударили в барабаны и началась казнь. Дядя не успел опомниться, как Пятрас подбежал к окну и все увидел. Он, конечно, не мог на таком расстоянии узнать своего отца, но все случившееся сильно подействовало на него, и он потерял сознание. Рана у него еще не зажила, и он был очень слаб.

— Ты что-то сказал? — раздался сонный голос Дали.

— Нет, — ответил я.

Хотя, видимо, я разговаривал вслух, потому что у меня в голове вертелась фраза: «Учителя Гольдберга затравили собаками». Это были слова Лайниса, которые он сказал Марте. «Глупая девчонка, — подумал я про Таню, — затеяла разговор о предательстве! Даля права, это никому не нужно». Интересно, а почему Лайнис всегда оказывался в нашем доме в самые напряженные моменты. Он появился, когда от нас только что ушел полковой комиссар Телешов. Он был с немцами, когда нас арестовывали. Он, может быть, знал, что Марта прячет Эмильку?

Я повернулся на бок с твердым намерением выбросить из головы все это и заснуть. Завтра тоже предстоял тяжелый день. Надо было его выдержать, надо было дождаться отъезда Телешовых, чтобы вернуться к прежней жизни. И неожиданно поймал себя на том, что снова вернулся к воспоминаниям…

Только что я закрыл дверь за его отцом, и вернулся в комнату, и вновь увидел его, лежащего на диване, и себя еще мальчишкой. Дядя спросил, закрыл ли я двери на ключ, и я ответил, что закрыл. У дяди всегда был ровный, мягкий голос, он успокаивал, внушал, подчинял. Этот медлительный, добрый голос никогда не уходил от меня. И в тот критический момент самообладание не изменило ему. Он произнес в своей обычной манере, что, пока мальчик у нас, придется закрывать дверь. Потом он напомнил мне, что, пряча Леню Телешова, мы нарушаем приказ немцев и за это нарушение — казнь.

Понимал ли я тогда истинный смысл событий, которые скрывались за этими словами, или, как всякий подросток, надеялся на благополучный исход? А дядя, разумеется, понимал.

Ну да, именно в этот момент и появился Лайнис. Дядя заметил его в окне и окликнул. Я старался вспомнить, о чем они тогда говорили, но не мог. Вспомнил только, что Лайнис предупредил, что из нашего окна виден свет и из-за этого могут быть неприятности. Да, именно так и сказал Лайнис, что могут быть неприятности, и они вскоре начались. А может быть, Лайнис предупредил нас, а потом, также на всякий случай, предупредил и немцев?

С такими дурацкими мыслями трудно заснуть, и я стал вспоминать, что было после этого. А после этого пришли немецкие солдаты, которые чуть не высадили входную дверь, пока мы с дядей переносили Пятраса в мою комнату. Теперь она называется комнатой Юстика, который, счастливый парень, ничего об этом не знает. Потом я услышал торопливый топот тяжелых сапог, крики по-немецки — это дядя открыл солдатам дверь, — и тут же раздалась автоматная очередь. Я выскочил в комнату, думая, что они убили дядю. Но дядя был жив, а один из солдат оттаскивал его от дверей в соседнюю комнату. «Беги к господину Грёлиху!» — крикнул дядя по-немецки. Имя Грёлиха сделало свое дело. Солдат отпустил дядю, а я, не останавливаясь, пробежал мимо. Когда я пробегал через прихожую, то увидел второго солдата, спускающегося по чердачной лестнице. Именно он, прежде чем войти в Эмилькину комнатку, дал очередь — боялся красноармейцев, которые, раненные, скрывались по чердакам.