Последний койот

Босх кивал, пытаясь понять причудливый ход ее мысли и невольно думая, как расценить тот факт, что сама она оказалась «подготовленной». Потом он решил оставить эту тему и прикурил очередную сигарету.

– Где ты так повредил руку?

Джасмин заметила отметины у него на пальцах. Босх, вылетая из Лос-Анджелеса, снял бинты. Ожоги начали подживать и превратились в два ярко-красных рубца.

– Заснул с сигаретой в руке.

У него было такое чувство, что ей он может рассказать о себе все.

– Господи! Это же очень опасно.

– Да уж, хорошего мало. Постараюсь впредь не допускать ничего подобного.

– Хочешь остаться у меня на ночь?

Босх потянулся к ней и поцеловал в шею.

– Да, – прошептал он.

Джаз дотронулась до старого шрама у него на плече. Женщины, с которыми он спал, всегда это делали. Шрам, честно говоря, был довольно уродливый, и он не знал, почему представительницам прекрасного пола так хочется его потрогать.

– В тебя стреляли?

– Да.

– Это еще опаснее.

Босх пожал плечами. Эта история относилась к области преданий, и он редко о ней вспоминал.

– Ты не такой, как другие копы, которых я знала. Тебе удалось сохранить свою человечность. Интересно, каким образом?

Он снова пожал плечами, дескать, не имею представления.

– Тебе хорошо, Босх?

Он затушил окурок в пепельнице.

– Мне хорошо. А почему ты спрашиваешь?

– Не знаю... Помнишь, о чем пел бард Марвин Гай до того, как его убил собственный отец? О возможности духовного исцеления через секс. Утверждал, что секс полезен для души... что-то вроде этого... Как ни странно, я в это верю. А ты?

– Возможно.

– Твоя душа, Босх, нуждается в исцелении.

– Может, в таком случае ляжем в постель?

Она легла и натянула на себя простыню. Босх прошелся по комнате, выключая свет. Когда он нырнул в темноте к ней под простыню, она повернулась к нему спиной и попросила обнять ее. Он обхватил ее руками и прижал к себе. Ему нравился исходивший от нее запах.

– Почему люди называют тебя Джаз?

– Не знаю. Так уж повелось. Этакое обязательное приложение к моему имени. А почему ты спросил?

– Так просто. Запах твоего тела прекрасно сочетается с обоими именами – и Джаз, и Джасмин. От тебя пахнет музыкой и цветами.

– А как, интересно, пахнет джаз?

– Он пахнет темнотой и табачным дымом.

Они надолго замолчали, и Босх даже подумал, что Джасмин заснула. А ему не спалось. Он лежал с открытыми глазами, вглядываясь в темное пространство комнаты. Неожиданно Джасмин заговорила снова:

– Скажи, Босх, что самое плохое ты сделал для себя в своей жизни?

– Что ты имеешь в виду?

– Ты знаешь, что я имею в виду. Итак, что было самым худшим? От чего ты не можешь заснуть, если вспоминаешь об этом?

Прежде чем ответить, он немного подумал над ее словами.

– Трудно сказать... – Он выдавил из себя короткий смешок. – Я в своей жизни много чего плохого сделал. Вероятно, и по отношению к себе тоже. Я часто думаю об этом ночами...

– О чем же ты думаешь? Расскажи хотя бы об одном своем прегрешении... Мне ты можешь довериться.

Он знал об этом. Знал, что может открыть ей почти все свои тайны, и она не будет судить его слишком строго.

– Когда я был ребенком – а будучи сиротой, я воспитывался большей частью в казенных учреждениях, – старший мальчик отобрал у меня новые ботинки. Мягкие мокасины. Не то чтобы они слишком уж ему нравились... По-моему, они ему даже по размеру не подходили. Но он все равно их у меня отобрал. Так сказать, по праву сильного. Потому что мог это сделать. Он был в нашем приюте заправилой и позволял себе все, что угодно. А я никак тогда на это не отреагировал, по крайней мере, внешне. Но обида еще долго меня жгла.

– Но ты же не сделал ничего дурного! Я не это имела в виду...

– Да, тогда не сделал. Я рассказал тебе об этом, чтобы ты лучше поняла остальное. Потом, когда я вырос и сам стал в приюте большой шишкой, то совершил аналогичный дурной поступок. Отобрал у младшего новые ботинки. Мальчишка был маленький, и его ботинки мне на нос не налезали. Тем не менее, я их забрал. Уже и не помню, что с ними потом сделал... Выбросил, наверное. Но я взял их, поскольку знал, что могу это сделать и мне ничего не будет. До сих пор, вспоминая об этом, я чувствую себя не лучшим образом.

Джасмин стиснула его руку, и он воспринял это как знак сочувствия, хотя она не сказала ни слова.

– Думаю, есть все-таки одна вещь, о которой я сожалею больше всего. Я отпустил одну женщину... позволил ей уйти...

– Ты хочешь сказать, что отпустил преступницу?

– Нет, я хочу сказать, что отпустил любовницу. Мы не были женаты, и, когда она решила от меня уйти, я не стал... хм... короче говоря, я пальцем не пошевелил, чтобы ее удержать. Не боролся за нее. И теперь мне кажется, что, попытайся я ее отговорить, мне, возможно, удалось бы это сделать... Впрочем, я могу и ошибаться...

– Она сказала, почему от тебя уходит?

– Нет. Но похоже, она слишком хорошо меня узнала. Я ее ни в чем не виню. Я трудный человек. И думаю, что жить со мной очень непросто. Ведь большую часть своей жизни я провел в одиночестве.