Последний койот

– Наоборот. Позже я стал думать, что в этом заключалось известное благородство. В каком-то смысле она меня оберегала...

Хинойос согласно кивнула: логика его рассуждений была ей понятна. И вдруг сказала:

– Закройте глаза.

– Закрыть глаза?

– Да, я хочу, чтобы вы закрыли глаза и вспомнили то время, когда были маленьким мальчиком.

– Зачем?

– Мне так хочется. Уж окажите мне любезность, прошу вас.

Босх недоуменно пожал плечами, но глаза закрыл. Правда, чувствовал себя при этом на редкость глупо.

– Ну вот. Что дальше?

– А теперь расскажите мне какую-нибудь историю о своей матери. Любой связанный с ней эпизод, который по какой-то причине врезался вам в память и сохранился до настоящего времени.

Босх задумался. Различные воспоминания о матери сменяли друг друга в его сознании, пока одно из них не удержалось.

– Я готов.

– Рассказывайте.

– Это было в «Макларене». Мать приехала, и меня в честь этого события выпустили погулять «за забор».

– Почему вам запомнился именно этот эпизод?

– Даже не знаю. Возможно, потому, что она наконец ко мне выбралась, а в ее присутствии мне было чудесно, хотя все наши встречи заканчивались слезами. Вам следовало бы заглянуть в это местечко в день свиданий. Там все ревут в три ручья... Я еще и потому запомнил эту встречу, что она состоялась незадолго до ее... хм... ухода.

– А вы помните, о чем вы с ней тогда говорили?

– О многом. О бейсболе, к примеру. Как это ни удивительно, она была страстной болельщицей команды «Доджерс». А еще я помню, что один мальчик из старшей группы отобрал у меня новые ботинки, которые она подарила мне на день рождения. Мать заметила, что я пришел на свидание в старой обуви, и ужасно разозлилась, когда я рассказал ей, что произошло.

– А почему, интересно, старший мальчик отобрал у вас ботинки?

– Она задала мне тот же самый вопрос.

– И что же вы ей ответили?

– Я сказал, что старший мальчик отобрал у меня ботинки, потому что сильнее меня. Знаете, муниципалитет может называть это учреждение – «Макларен» – как ему заблагорассудится, но по существу это детская тюрьма, где царят те же неписаные законы, что и в настоящей. И социальное деление там такое же. Наверху те, кто сильнее, внизу – покорное им большинство. Ну и все такое прочее... Согласно образцу.

– Ну а вы где находились?

– Не знаю, что и сказать. Я старался держаться отдельно, особняком. Но когда старший и более сильный мальчик хотел у меня что-то забрать, отдавал ему это беспрекословно, а значит, становился частью покорного большинства. Это был способ выжить в тех условиях.

– И вашей матери все это не понравилось?

– Очень. Но она не знала наших порядков. Даже хотела кому-то пожаловаться. Не понимала, что тем самым только причинит мне вред. Потом, впрочем, разобралась, что к чему, и расплакалась.

Босх замолчал, воскресив эту сцену в своем воображении. Он помнил все – даже напитавшую тогда воздух влажность и одуряющий запах оранжевых цветов, распустившихся в зарослях кустарника.

Прежде чем прервать его воспоминания, Хинойос негромко кашлянула, прочищая горло.

– Что вы сделали, когда она заплакала?

– Вероятно, тоже заплакал. Я всегда плакал при виде ее слез. Мне было тяжело сознавать, что ей из-за меня может быть плохо. С другой стороны, я с радостью все ей рассказывал. Это помогало мне избыть свою горечь. Только матери способны утешить дитя одним лишь фактом своего присутствия...

Босх так и сидел, не открывая глаз, и, казалось, видел только образы прошлого.

– И что она вам потом сказала?

– Она... она сказала, что обязательно заберет меня из «Макларена». Что адвокат оспорит постановление суда о лишении ее родительских прав и передаче меня, ее сына, в государственное воспитательное учреждение. Она много чего тогда сказала... Я всего не запомнил. Но смысл был в том, что скоро она меня оттуда заберет.

– Этот адвокат, о котором она упоминала, был вашим отцом?

– Да, но я тогда об этом не знал... Я, собственно, вот что всем этим хочу сказать: суд, посчитавший, что она «неадекватная мать», заблуждался. И это меня особенно задевает и волнует. Она была добра ко мне, а судьи именно этого и не заметили. Но я всегда буду помнить ее обещание сделать все, что только в человеческих силах, чтобы вытащить меня из «Макларена».

– Но она вас оттуда так и не вытащила.

– Верно. Но, как я уже сказал, просто не успела этого сделать.

– Мне очень жаль.

Босх открыл глаза и посмотрел на нее.

– Мне тоже.

* * *

Босх оставил машину на общественной парковке на Хилл-стрит, что обошлось ему в двенадцать долларов. Включив зажигание, он выехал на Сто первую улицу, а оттуда направился к северу, в сторону гор. Крутя баранку и нажимая на газ, он время от времени поглядывал на лежавшую на пассажирском сиденье голубую коробку. Он до сих пор ее не открыл, хотя ему очень этого хотелось, – решил потерпеть до дома.

Он включил радио и прослушал комментарий диджея к прозвучавшей вслед за тем песне Эбби Линкольн. Босх не слышал раньше эту песню, но сразу же оценил слова и хрипловатый голос исполнявшей ее женщины.