Последний клиент

— А где же сам виновник торжества?

— Удрал. В окно выпрыгнул… Так, как был, босиком и с паленой рожей… — Маркова зашлась в истерическом смехе и со злостью метнула пистолет в Галкина. — Сука ты, а не мужик! Чисти ковер!

— Вот уж и нет! — решительно парировал Володя и, встав с колен, отбросил в сторону щетку. — Теперь не дождешься…

— Володя! Ведь дама тебя просит! Сказано чистить — будешь чистить. Или мне свистнуть Колю? — Кирилл зацепил Галкина за ухо и швырнул его на ковер. — Пока не приведешь все в порядок, и не думай разгибаться… А ты, Андрей, поднимись-ка наверх, напинай в зад Грибова и старика Сокольских — до рассвета у нас три с половиной часа. За это время здесь должен быть наведен порядок. Дом этот мне не нужен, и покупать я его не стану. А значит, он должен выглядеть так, как в день нашего прибытия в Невшатель. Понятно?

— Уж понятней некуда… — Галкин попытался обидеться, но не получилось. Обижаться следовало на себя. — А с оконной рамой что делать будем?

— Разберемся. — Кирилл подошел к Марковой. — Ну, пойдемте, ваше стервозное высочество, спать. — С этими словами он подхватил ее на руки и понес наверх. — Вы свою программу на сегодня выполнили. С избытком. Пора и передохнуть…

Глава 17

Сон. Он сменяет день. Даже если день — ночь. Далекие, едва уловимые шаги. Они доносятся из коридора. Приглушенно, словно таясь, их звук просачивается сквозь щели дверей, и кажется, будто короткий ворс ковра с мягким скрипом сминается под подметками туфель. Звуки, рожденные движением, замирают. Слышится щелчок замка двери, и наступает ночь. Одновременно со щелчком замка в небольшом одноместном номере в другом конце коридора словно кто-то выключил сознание, и он провалился в бездонную яму, где нет ощущений, нет образов, отраженных прожитым днем, нет фантомов неутоленных желаний, нет ничего, кроме тьмы. Но не тьмы ночи — она-то имеет оттенки, плотность, звуки и запах. Здесь же нет ничего — только снова приглушенные шаги вдоль коридора, едва слышный скрип ворса, звук отпираемого замка…

Это не скрип подметок — какой-то странный, влажный звук… Лишь он один в кромешной тьме. И нет никакой угрозы.

Звук приближается, начинает приобретать очертания. Очертания? Звук? Какой-то бред!

Он лежит не шевелясь — сейчас все пройдет, снова щелкнет дверной замок, все стихнет — и в бездонную яму… В бездонную яму сна… Как будто кто-то надел ласты… Как их называют? Тюлени? Морские котики? Именно они так движутся по плоскому человеческому полу — их влажные широкие лапы ласково бьют по плитке, они приближаются — вот уже чувствуется их дыхание… Они говорят!

Он стремится разобрать скороговоркой звучащие слова — их произносят все медленней, почти по слогам, и он начинает понимать заключенный в них смысл…

— Почему ты ничего не сделал, Ян? Ты вновь повинен в смерти, которую мог предвидеть и которую мог не допустить!

«Предвидеть?» — пытается он спросить у приобретающего очертания звука. Но язык не слушается его — как будто там, в гортани, совершенно пусто. Нет там ни воздуха, ни связок, и язык беспомощно бьется во рту, будто рыба, умирающая на белом пляжном песке. И пронзенное ужасом сознание пробует найти, определить, узнать: кто или что пытается говорить с ним? Быть может, это смерть? Лишь она может знать его имя. Он хочет приподняться на локте, стремясь разглядеть форму, рождающую звук, но попытка тщетна — нет воздуха в горле, нет силы в мышцах. Руки — они здесь, рядом — лежат безвольно вдоль одеяла… Он ощущает пальцы, предплечья, но не более. Теперь он не может распоряжаться ими.

— Не только я. Ян, посмотри, сколько еще ожидает за моей спиной! — И внезапно он видит, узнает, начинает понимать! Это ювелир, в культе правой руки он держит носок с фалангами пальцев — из носка все еще сочится кровь. «Я не хочу тебя пугать, Ян, — произносит он с усмешкой, — видишь, я даже укрыл свое лицо…»

Ян поднимает взгляд — голова ювелира покрыта куском черной ткани, она пристала к лицу, впитав кажущуюся черной в свете ночи кровь. Звуки речи доносятся из невидимого рта как-то неестественно, нисколько не колебля дыханием прикрывающие голову складки темного платка. А сзади, за фигурой ювелира, — едва различимый силуэт пожилой женщины. Ее поддерживает коротко стриженный парень, и рядом с ним, у его коленей, какое-то существо… Ну, конечно, это Крокин, замерший в позе эмбриона, с подтянутыми к груди коленями — таким его оставили в занесенной снегом канаве. В груди еще так неприятно хрустнуло, когда Ян затаскивал тело в свой автомобиль. Не сухо, как ломается ветвь дерева, а словно там, внутри, что-то порвалось… А за ними? За ювелиром, Крокиным, кто там еще? Какая-то совсем молоденькая девушка с пожилым мужчиной! Они придвигаются ближе, от них тянет и смрадом, и холодом, и жаром одновременно — такое странное ощущение, как узнавание звука, как расшифровка языка мертвых… Сон? Но Яну никогда не снились сны. Не снились давно, так точнее. Лет тридцать…