Последний характерник

То, что именно это обстоятельство станет камнем преткновения для реализации Зборовского мира, Серко было понятно сразу после его подписания 8 августа, как это было ясно самому Хмельницкому и большинству полковников. Однако казацкая чернь и даже часть полковой старшины восприняли этот мирный договор, как победу над ляхами и завоевание долгожданной свободы. Эйфория охватила казаков, ликовали крестьянские массы, и мало кто тогда способен был задуматься над всеми последствиями королевской Декларации, которую казацкая старшина выдавала за мирный договор короля с казаками… Даже печальные новости из Белоруссии о разгроме Великим литовским гетманом Янушем Радзивиллом пятнадцатитысячного казацкого корпуса под Лоевом и гибели наказного гетмана Михаила Кречовского не особенно омрачили торжественное настроение, царившее в казацком стане.

— Чему ж вы, дурнi, радуетесь, — кусал ус Иван, — тому, что не пройдет и нескольких месяцев, как оденете на себя снова панское ярмо? Тому, что все выгоды от этого договора получили только те, кто будет зачислен в реестр? Тому, что гетман использовал вас, гречкосеев, чтобы добиться возвращения казацких вольностей и привилегий, а теперь обманул вас и обрек на новые мучения, может, еще горшие, чем прежде?

Но никто не слышал этих его слов, кроме Верныдуба, который согласно кивнул головой. Он не хуже побратима понимал, что из двухсоттысячного войска, которым располагал Хмельницкий, в реестр будет включена едва ли пятая часть, а остальным придется идти в услужение к панам.

— А захотят ли они себе такой участи? — думал он. — И кто сможет их заставить сменить завоеванную собственной кровью свободу и вольную жизнь на новое рабство?

Как бы то ни было, но мир короля с ханом был заключен, военные действия прекращены и в дальнейших услугах волонтеров запорожский гетман не нуждался. Да и сами они стремились поскорее возвратиться домой к родным и близким, которых давно уже не видели. Никто их охотников, служивших под началом Серко, в накладе не остался, у каждого за пазухой имелся объемистый кожаный кошелек с золотыми монетами, а на поводу не одна заводная лошадь, груженная тюками материи, драгоценной утварью, роскошной одеждой. Грех жаловаться, трофеи им за эту кампанию достались немалые. Да и желания оказаться в казацком реестре у волонтеров не было, большая часть из них, как помнит читатель, состояла из мелкопоместной шляхты и зажиточных мещан.

Едва была снята осада со Збаража, Серко выстроил полк и объявил своим волонтерам, что в виду окончания военных действий все охотники могут возвращаться по домам.

— Благодарю всех за службу, — прочувственно сказал он, — воевали вы отважно и умело, как и надлежит настоящим воинам. Как ваш командир, я горжусь вами! Но настало время нам расставаться и разъезжаться по домам. Волонтеры теперь не нужны и в реестр никого из нас не зачислят. Но, если кто хочет попытать счастья, то может записаться в какой — нибудь регулярный полк, хоть к тому же Нечаю. Может и повезет.

От строя отделился Петр Одинец, который давно уже был произведен в сотники, и, обратясь к Ивану, с чувством произнес:

— Спасибо тебе, батько! Не думаю, что этот мир продержится слишком долго. Если мы тебе понадобимся, ты только скажи, явимся все, как один, по первому твоему зову!

И, обернувшись к строю, он сорвал с головы шапку, подбросил ее вверх и крикнул:

— Слава полковнику!

Две тысячи шапок взлетело в воздух, две тысячи голосов грянули:

— Слава полковнику!

Когда охотники разъехались по домам, засобирались в дорогу и Серко с Верныдубом. Остап хотел повидаться с родными, к которым он после возвращения из Франции заглянул всего на несколько дней, а Иван намерен был вернуться в Мурафу помочь матери в ведении хуторского хозяйства. Там, занятый домашними делами, он и находился до весны, мало интересуясь политической жизнью казацкого края.

* * *