Последний из Воротынцевых

— Смотри, батька, не попасться бы тебе с письмом-то! Сам знаешь — где рука, там и голова, — предупреждала попадья мужа.

— Небось, у меня все обдумано. Напишу обиняком, чтобы только тот и понял, до кого касается, а про все остальное прикажу Карпу на словах передать.

— Разве что так.

— А насчет Карпа сомневаться нам нечего: паренек он верный, на него нам полагаться можно, все равно что детище родное.

— Это что говорить! — согласилась попадья.

Карп отправился в дальний путь ранней весной, до Твери с попутчиком на подводе, а от Твери до Саратова — водой, и целых пять месяцев не было о нем ни слуху ни духу. Уж только осенью проезжий купец доставил в село Петровское для отца Никандра посылку от племянника.

В посылке оказались богатые подарки для всей семьи: попу — складной ножик и денег два золотых, попадье — лисий мех на салоп, девицам — шелковой материи на платья, девочкам — по платочку, мальчикам — буквари и сукна на армячки. Никто не был забыт; даже Матрена получила большой ковровый платок и драдедаму на шушун. Всего подарков было рублей на триста по крайней мере.

— Расщедрился Петр Никанорович, примета хорошая, — заметил Яков Гусев, присутствовавший при распаковке посылки.

Он же и привез ее из Москвы. Давно уж была она получена, да все случая не было отправить ее в Петровское.

— Вы полагаете, это от Бутягиных? — спросила попадья.

— А от кого же? Карпушке вашему еще негде было капиталов раздобыть.

Однако в письме, приложенном при этих дарах, про это не упоминалось. После обычных поклонов всем членам семьи и знакомым на селе и извещения о том, что он, слава Богу, жив и здоров, Карпушка уведомлял дяденьку с тетенькой, что остался на житье в Саратове.

«Меня, сироту, при лавке тут оставили, а жалованье положили больше, чем стою. Вам, дяденька, благодетели мои поклон шлют, и велят беспременно на Господа Бога надеяться, и просят не забывать молитвами Вашими рабов Божиих Петра и Анны с чадами и домочадцами. И чтоб путь ему благополучно совершить в Вашу губернию после спада вод, побывавши в Нижнем на ярмарке».

— Сам, значит, сюда к нам сбирается, — заметила попадья.

— И сейчас мы его к вам, куманек, направим, — подхватил поп.

— Уж это беспременно, — одобрил Гусев.

Золотые, полученные через племянника, отец Никандр положил в особый кошелек и запрятал в божничку. Он смотрел на них с особенно радостным умилением, как на первые капли золотого дождя, могущего пролиться на его голову в случае удачи в затеянном им важном и опасном деле.

III

Прошли осень и зима. В ночь на светлое Христово воскресенье, после заутрени, прослушанной во дворце, Александр Васильевич Воротынцев возвращался домой.

Пасха была в том году поздняя, и в воздухе пахло весной, но с моря дул ветер, и, возвращаясь из церкви, богомольцы кутались в теплые платки и шубы. Но Александр Васильевич был слишком возбужден, чтобы чувствовать холод. Проезжая по набережной, он опустил стекла в четырехместной карете на высоких, круглых рессорах, в которой сидел один, в своем расшитом золотом камергерском мундире, и, распахнув шинель на дорогом меху, подставил ветру свое красивое, энергичное лицо с черными бакенбардами и широкую грудь, покрытую орденами, с лентой через плечо. Треугольную шляпу, обшитую кругом белым плюмажем, он снял; его волосы густой вьющейся шапкой поднимались над высоким упрямым лбом.

Мысленно переживая только что испытанные впечатления этой в полном смысле для него светлой ночи, припоминая и взвешивая каждое слово, сказанное ему государем, государыней и другими близкими к Царю лицами, Воротынцев самодовольно усмехался. Царь, всегда к нему милостивый, был сегодня особенно добр и приветлив: изволил вспомнить про своих крестников, сыновей Воротынцева, сказал, что их пора в пажи, и пошутил насчет резвого нрава их сестры Марты, назвав ее при этом своей любимицей. Все окружающие это слышали.

Остальные члены августейшей фамилии последовали примеру царя. Императрица, милостиво осведомившись о здоровье жены Воротынцева, пожалела, что редко видят ее во дворце. Великие княжны просили передать их поклон его дочери.

— А когда же мы замуж отдадим это милое дитя? — сказала между прочим императрица.

Воротынцев понял, что это — намек на слухи, ходившие по городу, про его троюродного племянника, барона Ипполита Фреденборга, который в последнее время усердно ухаживал за Мартой. Мать Фреденборга, одна из любимых статс-дам императрицы, наверное, выболтала ей про любовь сына и про свое желание еще ближе породниться с Воротынцевыми.

«Губа-то не дура у этих баронов. Такой невесты, как Марфа Александровна Воротынцева, во всей России пять-шесть, да и обчелся», — думал Александр Васильевич, отвечая низким поклоном на милостивые слова государыни.

Когда он поднял голову, первые глаза, глянувшие ему в лицо, были глаза его родственника, Сергея Владимировича Ратморцева, и Воротынцев поспешил отвернуться к толпе придворных, окружавших его с заискивающими улыбками и льстивыми фразами.