Последний из Воротынцевых

Рядом с нею стояла дочь старика, та самая девушка, Полинька Ожогина, про которую она в эту ночь рассказывала барону, что с нею так ловко петь дуэты.

Оба они — и старик, и Полинька, высокая, худощавая брюнетка с умными серыми глазами и бедно одетая, — были не у места в гостиной Воротынцевых, и если увлеченный любезностью Марты отец этого не замечал, то дочь это чувствовала и от смущения казалась угрюмой и старообразной.

Недаром отговаривала она всячески отца от этого визита к Воротынцевым. Страдать за него начала она с той минуты, когда они вошли в длинную прихожую. Лакеи с пренебрежением оглядывали их с ног до головы, снимая с отца его ветхую шинель, а с нее — худенький бурнус. Казачки же без церемонии хихикали в кулак, глядя на мизерную фигуру отставного капитана, отца «учительши», как называла прислуга Полиньку, и капитан начинал уже злиться.

В это время в дверях появился представительный Михаил Иванович.

— Это — старший камердинер господина Воротынцева, папенька. — поспешила шепнуть отцу Полинька, в страхе, чтобы он не принял Михаила за барина.

Капитан выпрямился и с большим достоинством заявил, что желает видеть Александра Васильевича Воротынцева.

— Пожалуйте в гостиную, — сказал Михаил Иванович, указывая на дверь, растворенную в господские покои.

Не успели Ожогины дойти и до половины длинного белого зала, как из гостиной Марта увидела их и поспешила к ним навстречу.

Чрезвычайно милой и приветливой с теми, кого ей хотелось обласкать, делалась тщеславная дочка Александра Васильевича. Ожогиным посчастливилось это испытать на себе в то утро.

Потому ли, что Полинька внушала особенную симпатию богатой, балованной девушке, или потому, что Марте вздумалось вниманием к ней и к ее отцу еще резче подчеркнуть свое надменное отношение к остальному обществу, так или иначе, но она обошлась со своими новыми знакомыми с такою очаровательною любезностью, что старик пришел от нее в восторг. Представив его матери, она увела его с дочерью к окну и стала расспрашивать про все, что могло интересовать его: про поход, в котором его ранили в грудь, про его покойную жену, про ту княгиню, у которой воспитывалась его дочь.

— Папенька, это — отец Полиньки, — сказала она, представляя Александру Васильевичу капитана Ожогина и при этом такими умоляющими глазами смотрела на отца, что холодное выражение его лица смягчилось и он довольно приветливо кивнул на почтительное расшаркивание старика.

Однако с той минуты, как хозяин дома появился в гостиной, Ожогину стало не по себе. Да и Марта смолкла, тревожно поглядывая на отца, а Полинька как опустила глаза, приседая перед Воротынцевым, так и не поднимала их, точно боясь снова встретиться с его надменным, пронзительным взглядом.

Но когда они стали уходить, Марта вспомнила про дуэты, присланные ей утром, и про то, что гостей сегодня ни за обедом, ни вечером, вероятно, не будет, и что поэтому мешать им петь некому, и ей так захотелось удержать Полиньку на весь день, что она не вытерпела и стала шепотом просить об этом мать.

Но Марью Леонтьевну выдумка дочери даже испугала.

— Ты с ума сошла! Мадемуазель Лекаж дома нет… папенька рассердится… у нас обедают Фреденборги, — возразила она дочери, тоже шепотом, боязливо оглядываясь на мужа, который разговаривал с каким-то почетным гостем в противоположном углу комнаты.

Опять эти Фреденборги! Разумеется, раз они тут, нечего и мечтать о каком бы то ни было удовольствии!

Лицо Марты омрачилось и приняло то капризное выражение, за которое ей всегда доставалось от отца и от Лекаж, а когда старик с дочерью, распростившись, скрылись у нее из виду, ей стало совсем грустно.

Как весело провела бы она время вдвоем с Полинькой, если бы не несносная необходимость выслушивать скучные фразы баронессы и противные намеки ее сына! Не дальше как несколько часов тому назад она была к нему только равнодушна, теперь же это равнодушие готово было превратиться в отвращение.

Какая разница с Полинькой! Чем больше она видела ее, тем больше ей хотелось сблизиться с нею. Мало того, что Полинька нравилась ей больше всех других девиц, она интересовала ее. В ней было что-то загадочное. Раннее детство, проведенное у полупомешанной княгини в глухой деревне, одиночество в такие годы, когда душе так же нужно общество, как цветку — солнце, и наконец, при ее образовании и таланте теперешняя ее жизнь с таким отцом, как капитан Ожогин, — все это делало из нее личность, непохожую на других. Ей всего только девятнадцать лет, а сколько она уже выстрадала и перенесла! У нее, верно, были романы, и она должна знать пропасть таких вещей, о которых Марта и понятия не имеет. Как весело было бы расспросить ее именно сегодня, когда Лекаж дома нет!