Последний император

По дороге я видел в основном птиц. Они кружили в небесах у меня над головой, лакомились еще не созревшим рисом на раскинувшихся вдоль дороги полях, а один чижик даже бесстрашно устроился на моих пожитках и оставил на память кучку сероватого помета. В детстве мне особенно нравились сверчки, а в юности мое воображение покорили именно эти вольно парящие в небесах существа. Я знал имена, по крайней мере, двух десятков птиц, умел различать их по голосам и кричать, как они. В своих одиноких скитаниях я встречал немало ученых и купцов, которые, как и я, путешествовали в одиночку. С ними я не заговаривал, а вот с птицами нередко пытался общаться и разговаривать на пустынной пыльной дороге.

— Ван… ван, — кричал я, когда они кружили у меня над головой.

— Ван… ван… ван, — отзывались птицы и быстро заглушали меня своими криками.

От наблюдений за птицами мое стремление найти тот бродячий цирк лишь окрепло. Я понял, что преклоняюсь перед птицами и презираю всех живых существ под небесами, и с моей точки зрения, ничто не было так близко к жизни птиц, как завораживающее умение ходить по канату. Славное зрелище — протянувшийся высоко в поднебесье канат из пальмового волокна, человек, поднимающийся на него, словно облачко, и, словно облачко, скользящий по нему. Что ни говори, мастер-канатоходец — настоящая свободная птица.

Приближаясь к Пиньчжоу, я обратил внимание, что над окрестными деревнями нависла какая-то странная атмосфера: то тут, то там развевались белые траурные флаги, издалека доносились пронзительные звуки труб и барабанов. На дороге в Пиньчжоу, которая в прежние времена была запружена повозками и всадниками, теперь даже пешеходы попадались крайне редко, и от этого мое беспокойство только усилилось. Сначала я думал, что началась война — по всей вероятности, столкновение между только что взошедшим на трон императором Дуаньвэнем и наследниками Западного гуна Чжаояна, повернувшими оружие друг против друга. Но вот вдали показался сам Пиньчжоу, а никаких признаков войны не наблюдалось; городские стены и ров, представшие передо мной в лучах заходящего солнца, были окутаны покоем и тишиной. Над сероватыми домами простолюдинов, желтыми, как земля, буддийскими храмами и кумирнями местных божеств, а также над вздымавшейся к небесам девятиэтажной пагодой клубилась необычная для летнего дня таинственная дымка.

Вокруг нескольких старых деревьев бродил молодой человек с длинным бамбуковым шестом в руках. Прицелившись шестом в птичье гнездо на вершине одного из деревьев, он подпрыгнул, как сумасшедший, разразившись при этом потоком грязных ругательств. Вниз дождем посыпались веточки и комки грязи, из которых было сложено гнездо. Он сшиб еще одно, потом стал выковыривать что-то из него концом шеста, и я увидел, как на дорогу полетели остатки птичьих яиц; немного подальше на дороге лежала мертвая, почти без перьев, птица с раздувшимся брюшком. Озадаченный действиями юноши, я перепрыгнул через придорожную канаву и приблизился к нему. Тот оставил свое занятие, испуганно уставился на меня широко открытыми глазами и направил шест в мою сторону.

— Не подходи. У тебя чума есть? — крикнул он мне. — Какая еще чума? — Я в недоумении остановился и оглядел свое тело. — Откуда у меня чума? Я лишь хотел спросить, что здесь, в конце концов, происходит. С какой стати ты ни с того ни с сего среди бела дня разоряешь птичьи гнезда? Разве ты не считаешь, что птицы — самые замечательные создания природы?

— Я этих птиц ненавижу, — произнес молодой человек и снова стал выковыривать своим шестом то, что оставалось в гнезде, массу высохшей на солнце плоти и почерневшие внутренности, которые когда-то принадлежали неведомому животному. — Это они разнесли чуму по Пиньчжоу, — продолжал он, не отрываясь от своего занятия. — Мать сказала, что именно птицы принесли к нам в деревню чуму, от которой умерли мой отец и старший брат.

Только тогда я понял, какая беда нагрянула в Пиньчжоу — страшная эпидемия чумы. Я долго стоял перед этим молодым человеком в тревожном молчании, потом обернулся, чтобы снова посмотреть на далекий город, где, как мне показалось, я видел тени бесчисленных траурных флагов. Теперь стало ясно, что таинственная дымка, окутывающая городские стены и ров, есть не что иное, как отблеск этой беды.