Последний грех

Москва меняла его. Леваки и приработки давали возможность не существовать, но жить. Из комнаты Туфтяй перебрался в однокомнатную квартирку в Бутово и начал считать себя почти москвичом. В планах у него было открытие овощной палатки, а там — если все пойдет хорошо, и магазина. Для полного счастья оставалось только привести в съемную берлогу молодую хозяйку и, новая жизнь, можно сказать, удалась.

Поначалу Туфтяй присматривался к проституткам. Ему казалось, что если он предложит молодому созданию с ангельским взором остаться у него, то создание непременно согласится. Но первая же кандидатура рассмеялась ему в глаза: «Дядя, ты что?! Мне проблемы с крышей не нужны. Меня вместе с тобой на субботники потом затаскают за такие косяки. Да и что я у тебя не видела? Давай заканчивай, и поедем обратно».

Второй раз Туфтяй уже не предлагал, а присматривался. И правильно делал. При отдаленных намеках ни одна из девок не изъявляла особого желания оставаться на его харчах. Уж лучше веселуха на точке с мамкой и баблом, чем серая жизнь с прижимистом старпером.

Но Туфтяй не унывал: «Просто нужно время, чтобы найти ее. И только». И, как ни удивительно, оказался прав. Она нашлась почти сама. Только Георгий не сразу это понял.

День тот выдался нелегким. Сначала хозяин двух палаток, отказался принимать, тронутые гнильцой, помидоры. Пришлось везти их обратно, за что уже на базе случился скандал. Потом, как назло, посреди Ярославского шоссе, будто упрямый ослик, каблучок встал и отказался ехать дальше. Пришлось потратиться на техпомощь и ремонт. И в завершении злоключений, на той же самой Ярославке, уже вечером его подрезал Мерседес с правительственным номером и мигалкой. Туфтяй вдавил в пол ормоз и покрылся частой испариной. Пронесло! В общем, денек был еще тот.

Уже затемно, не доезжая до дома метров двести, он притормозил у ларька и купил чекушку. В машину уже не сел. До подъезда было рукой подать, и Георгий решил прогуляться. У соседнего дома, проходя вдоль подъездов, Георгий услышал плач. Он встал, посмотрел по сторонам, плач шел откуда-то со стороны. Пройдя в недоумении еще метров пять он увидел девушку. Сжавшись в комок, она — невысокая, худая, несчастная тихо плакала в расставленные ладони. Он уже давно убил в себе чувство жалости, ибо с этим чувством в столице не выжить и, остановившись возле плаксы, преследовал, скорее праздный интерес, нежели желание помочь. Но…

— Ты чего ревешь?!

Девица даже не оторвала рук от лица. И, кажется, его не слышала. Пришлось повторить.

— Эй, тебя спрашиваю.

Она подняла заплаканные глаза и непонимающе захлопала ресницами.

— А?!

— Чего ревешь, спрашиваю?

— Вы-ы… не поймете.

— Да ну?! Что случилось-то?! Парень что-ли бросил?!

Девица опять зарыдала.

— Да что ты — затопишь ведь все, — Георгий улыбнулся.

— Я… жить не хочу больше. Не могу!

Раскатистое «гэ» безошибочно выдало в девушке землячку.

— А ты шо, из Самостыйной будыш?

Девушка, всхлипнув, помолчала.

— Из Донецкой области.

— Ну, так и шо, така гарна дывчина слезы льет?!

Рыдания пошли на спад, но контакта все еще не было. Девушка молчала. Понимая деликатность момента, Георгий присел рядом и вытащил из кармана, купленную на закусь, шоколадку.

— Вот, держи и не плачь.

Девушка машинально протянула руку, и Георгий поймал ее за ладошку.

— А руки у тебя холодные, давно сидишь?

— Давно.

— Что потерялась?

— Нет.

— А что тогда?

Девушка молча вытирала слезы.

— Да, ладно, перестань. Я ж тебе в батьки гожусь. Что у тебя стряслось?

— Сбежала.

— Вот так номер. От кого?

Слово за слово, разговор, как весенний ручей по обмелевшему руслу, понемногу пробивал коросту недоверия. И вскоре Туфтяй знал все.

Девушку звали Мариной. История ее была насколько необычна, настолько и банальна. Провинциальная наивность — балласт, тянущий в столице неизменно вниз. И избавиться от него, будучи похороненной толщей обстоятельств, практически невозможно. Марина была уже на дне.

Закончив два года назад ин. яз педагогического вуза, она устроилась учителем английского в родном Дзержинске. Городок был небольшим, зарплата тоже, да и не платили ее несколько месяцев. Но Марина не отчаивалась: «Все так живут, и я не хуже». Случайно встретив на улице сокурсницу, девушка с удивлением узнала, что у той — неисправимой троечницы дела-то идут, как раз лучше некуда. Бабки, шмотки, родителям помогает, а она — отличница перебивается от получки до получки.

— Подруга, я в Москве. В фирме одной работаю, переводчиком.

— Нравится?

— Нравится-не нравится, главное — бабки приличные платят. В долларах. Так что, неудобства можно и потерпеть.

— Ну да, конечно.

Марина стушевалась. Выходит, интеллект — еще не главное. Подруга, заметив искорки зависти, тут же предложила.

— Если хочешь, могу поговорить с начальством, может, и тебя возьмут. Поедешь?

— А что, я там приживусь?

Сокурсница прыснула со смеха.

— Ели постараешься, еще как!