Последний грех

На следующий день Нина отправилась в администрацию района, выбивать средства на конкурс. Но и там ее ждало разочарование — денег не нашлось. Взволнованная и расстроенная, она села на лавку неподалеку и только здесь ощутила сильную боль в груди. Сердце сжималось в камень, а разжиматься никак не хотело. Нина хотела отсидеться, потом позвать на помощь, но из открытого рта не вылетало ни звука. Ее нашли через два часа. Дворник, подметавший аллею, поначалу принял Нину за спящую, но на его сердитые рыки соня не реагировала. Он даже ткнул ее в ногу жесткой метлой, но нога не поддалась. Будто и не нога вовсе, а деревянный костыль. Дворник недовольно поднял глаза и с ужасом догадался, что женщина не спит, а покоится.

Весть о кончине любимой учительницы Пашку потрясла больше, чем новость об отмене поездки. Никак не мог он предположить, что белая полоса, которую он ждал всю жизнь, кончится так внезапно и быстро. На похоронах «кактус» рыдал, будто не учительницу хоронил, а родную мать. Дочь Нины и та убивалась не так сильно, как этот некрасивый чужой мальчик. Понять, что ближе покойной у Пашки никого не было, окружающие не могли.

Через месяц, оправившись от шока, Пашка решил, что теперь-то в детском доме его уж точно ничего не держит. И задумал опять дать деру. Как всегда, окончательно и бесповоротно. Да и одноклассники порядком его уже достали. Услышав пронзительно чистый и высокий вокал, они нашли этому совершенно идиотское объяснение: «Яиц у него нет, вот и голосит, как баба. Кастрированный потому что». Девчонки от такой версии ухахатывались, а пацаны и вовсе — приравняли его к девчонкам. Решение было, как всегда одно — бежать! Бежать, как можно быстрее и дальше. Сдерживало только то, что на улице близилась зима и, а в холода бегать не очень-то легко. Мероприятие нужно было отложить. Но ждать уже не было сил. Пашка решил, что готов вытерпеть и голод, и холод — лишь бы подальше отсюда. А больше его прельщала мысль — попасть-таки на конкурс. Главное, как он наивно полагал, добраться до Москвы, а уж там он непременно отыщет, где его проводят.

За день до запланированного исчезновения в коридоре к нему подошел незнакомый пацан. Впрочем, Пашка видел его много раз, тот учился на класс младше. Пристально глядя в глаза, пацан ухватил его за рукав: «Слышь, погоди».

— Чего тебе? — Пашка грубо обрубил кисть.

— Ты когда когти рвать собрался?

«Кактус» сглотнул ком и насторожился.

— С чего ты взял, что я собрался?

— Да не с чего. Просто пацаны сказали, что ты каждую весну срываешься. Я вот тоже сбежать хочу. Только пораньше — до весны долго ждать.

— Ну, а чего не валишь?!

— Напарник нужен.

— Чего, ссышь один?!

— Нет. Могу и один. Но с напарником веселее.

Пашка задумался: «А, может, и впрямь, с напарником веселее?!». И, прощупывая почву, уточнил.

— И куда собрался?

Пацан посмотрел по сторонам, сощурился и шепотом ответил.

— Ты это… Никому.

— Зуб даю.

— На зону, к матери хочу рвануть. Говорят, там детям разрешают селиться рядом с матерями.

— Думаешь, получится?

— Не знаю. Должно.

— А чего ко мне подошел?

— Я вот подумал: раз тебе все равно, куда бежать, может, вместе рванем?!

— Мне не все равно.

— А куда ты хочешь?

Пашка помолчал, оценивая, стоит ли говорить, но пацан почему-то внушал ему доверие.

— В Москву!

— Так и мне почти туда же! — обрадовался тот. — Так что — по пути. Ну чего, согласен?

— Не знаю.

Через неделю, спустившись по простыне из окна туалета, Пашка и его подельник по имени Максим оставили родной детдом и засеменили в сторону автотрассы. До женской колонии, адрес которой был написан у Максима на конверте, они планировал добраться дня за три. Правда, только из Москвы. Почему с Урала в сибирскую зону нужно было ехать исключительно через столицу, было непонятно. Но пацаны считали именно так.

* * *