Последний грех

Ночью ему приснился сон. Он вновь шел к храму. Долго, медленно, тяжело. Проходя через ворота, остановился перед облучком. Старец смотрел на него строгим взглядом. Макс положил в кружку монету, и тут же пожертвование обратилось в прах. Он достал новую, положил и опять все то же самое — монета истлела. Старец упреждающе выставил руку.

— Не надо. Напрасно. Жертвы твои не приемлемы.

— Почему?

— Душа твоя черна. В грехе погрязла, оттого и…, - Старец говорил, но слова его звучали все тише и тише. Потом и вовсе утонули в монотонном звуке. Макс открыл глаза, звонил будильник. Он нажал кнопку и вновь сомкнул, но старец уже бесследно исчез.

Билет он купил без проблем — американский паспорт и пригоршня долларов. Рейс в Нью-Йорк, на девять вечера. Макс вышел из касс и непроизвольно взглянул вверх. Небо. Чистое, без единого облачка голубая бездна. Как глаза того старика. Странно, но сон не отпускал, он возвращался в него снова и снова. Макс посмотрел на билет, потом на часы, до рейса еще было время. Старик мог все прояснить.

Как и тогда, он сидел у центральных ворот. С облупленной кружкой, свесив голову, дремал. Макс нащупал в кармане пятирублевую монету и уже хотел положить, как старик, неожиданно проснулся. Вперил в него обжигающий взгляд голубых глаз и открыл рот.

— Решился, значит?!

Макс вздрогнул.

— Тебе-тебе говорю!

— Что решился?!

— Душу спасти.

— Душу?

— А что — еще сомневаешься?!

Макс удивленно смотрел на старика. Слов не находилось, мысли, как шрапнель, разлетались в разные стороны.

— Даже не знаю…

— Грехов на тебе, словно репьев на бродячем псе. И все смертные. Тяготят они тебя, успокоиться не дают.

Макс молчал. Душевного покоя в нем, действительно, не было. Только откуда он-то это знал?! Как ему это было ведомо?!

— Покаяться надо. Тогда и грехи отпустят.

— Что?! — Макс еще надеялся на совпадение. Игру слов седого безумца. — Грехи?! Если и есть, то не больше, чем у других.

— Лукавишь. Сам знаешь, что лукавишь. Смерть за тобой ходит.

Старец посмотрел ему за спину, будто и впрямь видел там костлявую с косой. Макс хотел улыбнуться, но улыбка не получилась. Он опустил глаза.

— Они… они заслужили это. — Слова вышли робкими и хриплыми. — Я лишь воздал им.

— Ты?! А кто ты такой, чтобы решать — кому жить, а кому — нет?! Только там, — старик ткнул узловатым пальцем в небо, — знают, кому сколько отпущено. И больше никто!

Разговор тяготил. Хотелось просто развернуться и уйти. Но старик был прав — покоя в нем не было.

— Душа твоя черна, но не безнадежна. Покаянием только и спасешься.

Макс пожал плечами.

— Я не знаю, как. Я никогда этого не делал.

— Э-хе-хе — Старик тяжело вздохнул. — Что ж за жизнь такая, уже и о покаянии народ забыл?! Иди в храм, там тебе все скажут. Иди и не бойся.

— А как же…

— Хватит. Устал я. Иди — душу свою спасай.

Старик замолчал, слегка опустил голову и, будто отключившись, сомкнул веки. Разговор был окончен. Макс непонимающе потоптался на месте, повернулся и побрел в храм. Видеть, что дед осенил его в спину крестом, он не мог.

В храм Макс вошел с грузом сомнений. Но груз душевный был еще тяжелее. Задуманное было исполнено. Или почти исполнено, а душу, напротив успокоения, разрывала непонятная тревога. Макс купил в лавке свечу и подошел к образу Богородицы. Божья матерь смотрела с печалью. Не осуждающе, нет — в ее глазах он увидел скорбь. Поставив свечу, Макс перекрестился и смиренно склонил голову. Запах ладана, полумрак и треск плавящегося воска умиротворяли. Словно настраивали на особый, душевный лад. Он едва различил — «Отче наш, иже еси на небеси…». В недоумении обернулся, рядом никого не было. Но слова молитвы по-прежнему были слышны. Откуда-то он знал их. Несмело сухими губами Макс повторил: «Отче наш, иже еси на небеси…». И тут же остальные изошли сами собой: «Да святится воля твоя. Да придет царствие твое…» Он не произносил этих слов с тех пор, как не видел мать. Сейчас же, будто подсказанная свыше, молитва сама слетала с губ. Сглотнув ком, он почувствовал, как увлажнились глаза и, непроизвольно потекли слезы. Торопливо, будто боясь, что окружающие заметят его слабость, вытер щеку ладонью и вобрал глубоким глотком сладкий воздух.

Подошедшая к образу, служка деловито вытаскивала огарки из светильника. Сбивая дыханием пламя, ловко кидала их в коробку.

— Извините.

Голос из пересохшего горла едва был слышен самому. Но старушка услышала, повернулась и вопросительно замерла.

— Да-да, слушаю вас.

— Понимаете… Я не знаю. Я никогда этого не делал.… В общем.… Я хочу покаяться. Мне очень нужно.

Служка сделала строгое лицо и, будто проверяя, все ли правильно поняла, переспросила.

— Исповедоваться, значит?! У батюшки?! Так?

Макс смущенно опустил взгляд и утвердительно закивал.

— Даже не знаю. Таинство исповеди у нас по утрам. После заутреней.

Макс поднял умоляющий взгляд.

— А сейчас… сейчас никак? — Ресницы, хоть и утертые, еще не высохли от слез. Несчастный, растерянный, он вызывал жалость. — Мне нужно! Очень нужно!

Старушка замешкалась.