Последний фронтир. Путь Воина

Белинда слушала, но едва ли понимала смысл. С чего бы это — «отдавая кому-то, получать самому?» Нелогично. Но старика не перебивала.

— Жить с открытым сердцем значит не бороться с миром. С миром бороться все равно, что с океаном — волны бесконечны. Открытое сердце пропускает мир сквозь себя — его хорошее и плохое. Не судит, не составляет мнения и мнения этого не навязывает. Оно молчит, и в его молчании больше смысла, нежели когда-либо будет в словах. Слова же — они, как оружие: кто не умеет пользоваться, тот ранит себя. Так и чувствами…

Она смотрела на подол его халата, на скудную роспись ковра на полу, на свои пальцы. Вспоминала танец на лугу, Мастера Саина, зажегшуюся и погасшую звезду на своей ладони. Миру.

Мастер Шицу говорил. Лин надеялась, что Рим крепко спит.

* * *

Рим не спала. Ворочалась.

— Приперлась? — спросила желчно, едва захлопнулась входная дверь.

— И чего тебе от меня надо? — Белинду моментально охватила злость. А ведь такой хороший вечер, такое прекрасное настроение после Лума и Шицу — все на смарку. — Чего ты не уймешься?

Слово «дурында» она добавила в конце фразы лишь мысленно.

— Я просто не люблю халявщиц. А ты — халявщица.

Слово «халявщица» для Рим, видимо, было наивысшим ругательством, потому как оно сочилось ядом, как печеная булка ромом.

— Думаешь, много обо мне знаешь?

— Достаточно.

Зашуршали простыни; скрипнули пружины. Рим демонстративно отвернулась к стене. Лин уселась на нижнюю полку и принялась стягивать носки.

Вот ведь погань… Вот ведь сука!

«Дыши глубже, дыши… Открытое сердце… Открытое сердце…»

Вместо открытого сердца хотелось прикурить сигарету и прижечь бычком тощую сраку девки с ирокезом.

«Открытое сердце… открытое сердце…»

Мира верила, что Лин научится. Лин пыталась. Закрыла веки, прилежно попыталась очистить голову от мыслей, но те, будто не пуганые вороны, кружили в небе и каркали: «Халявщица! Халявщица!» Это Белинда-то халявщица? Да ей в жизни ни одна крошка хлеба не досталась задарма. Ни доллар, ни гребаный цент! Она платила за все, что получала, а иногда получала и то, за что не платила, но исключительно в негативном смысле. Как можно было назвать ее этим словом?

«Сука бритая, — хрипло орал подседенец, — да, если бы знала мою жизнь! Как ты вообще посмела открыть свою поганую пасть?»

Хотелось ругаться. Хотелось вытянуть ногу и пнуть по матрасу, да так, чтобы Рим припечаталась черепом о потолок. Хотелось вымыть ирокезом соседки пол в келье. Но не успела Лин решить, стоит ли открывать рот, как сверху тонко и едва слышно пукнули.

Вот же сука! Вот же тварь!

Белинда скатилась со своей полки, приняла воинственную позу и сжала руки в кулаки. Сейчас она ей покажет, сейчас она…

Пока крутились на языке всевозможные проклятья, угрозы и нецензурные слова, до слуха донесся тихий размеренный храп.

Рим спала. Эта сволотина, оказывается, спала. И пернула она во сне.

Белинда кое-как успокоилась. Села на скомканные простыни, заставила себя дышать ровнее, через минуту улеглась.

Вот тебе и «открытое сердце», блин.

Глава 10

Следующим утром она проснулась не от стука в дверь, а от сигаретной вони — в келье курила Рим.

— Слышь, ты, кури в коридоре, — выдохнула хрипло, не успев открыть глаз.

Ей не ответили.

Что-то было не так — звук. И еще свет. Из дыры в окне лился ровный серый свет, что означало — солнце давно поднялось и успело скрыться за облаками. А снаружи шел дождь.

Белинда поднялась рывком, села.

— Мы проспали? Опоздали на пробежку?

Она выругалась, спустила ноги, принялась натягивать одежду.

— Дождь, малявка, дождь! — непривычно довольным тоном констатировала Рим и более ничего не добавила.

Дождь. Ну и что?

— А то, что сегодня тренировок не будет. Выходной!

— Почему?

— Потому что дождь, дура!

(Gregorian — Brothers In Arms)

Гораздо больше объяснил сидящий на подоконнике в коридоре Ума-Тэ.

— Дождь — значит, день молитав. Духи плакать. Если духи плакать, значит, страданий стало многа, и надо молица.

— Молиться?

На пробежку в этот день действительно никто не вышел. Белинда все еще недоумевала — с какой стати тренер дал поблажку из-за пары капель воды, льющихся с неба? Пусть даже не капель, а струй?

— Мы молица — мир светлеть. Мир просит помащь.

— И как это выглядит?

Оказывается, день Дождя — день ритуалов и в какой-то мере день свободы — делай, что хочешь, занимайся, чем хочешь. Но каждый час выделяй пять минут на то, чтобы искренне и от души поблагодарить за что-нибудь жизнь.

— За что угодно?

— Да. Но от сердца.

Благодарить каждый час предстояло до полудни, а дальше — Большая Молитва в главном зале, куда собирались все.

— Но я не умею, Ума.

Опять что-то новое, опять бороздить ногами незнакомое дно.

— Не нада уметь, — покачал головой послушник. — Ты поймешь на места.

Курить она вышла на улицу.

Вышла. И долго не доставала из пачки сигарету — не могла заставить себя, потому что снаружи изумительно пахло. Умопомрачительно, терпко, густо и свежо. Блестел под каплями гранит, умылись монолитные стены; мир вокруг посерел и одновременно просветлел, стал чище.

Висело над горами низкое мягкое небо.