Последний фронтир. Путь Воина

— Дура ты! — Рим хохотнула. Она была единственной, на памяти Лин, кто умел произносить слово «дура» вот так — необидно. — Ты подумай, прежде чем говорить. Вот хорошенько подумай. Если тебя спрашивает Мастер, значит, он знает, что может что-то тебе предложить. А если спрашивает: «Чего ты хочешь?» — то может сделать для тебя почти все, что угодно. Слышь, а чем ты это заслужила?

— Не знаю.

«Мира», — мгновенно мелькнуло в голове. Она произнесла у входа ключевое слово — «Мира», и ее тут же пустили. И этот «секретный ключ», похоже, исправно работал и по сей день.

— Не знаешь?

Рим не поверила. И мгновенно обиделась, захлопнулась; Белинда попыталась придержать невидимую дверцу побелевшими от напряжения пальцами — погоди, не закрывай!

— Вот ты сюда как попала?

Она бы рассказала свою историю, если бы сначала поделились с ней. Но с ней не поделились.

— Тебе какая разница?

— Да не спеши ты с выводами…

Но Рим уже сделалась упрямой, злой — собиралась докурить, сложить окурок в каменную выемку у колонны.

Лин же не оставляла попыток невидимую дверцу распахнуть.

— Еще раз скажи, ты где живешь? Как найти твою комнату?

— Нафига тебе? В подруги набиваешься? Вот была бы ты учеником… А так, ты все равно скоро свалишь.

Через минуту Белинда осталась на этаже одна — косые лучи закатного солнца, сквозняк, длинные тени колонн.

«Все равно скоро свалишь».

Тишина; крытые золотым светом верхушки гор.

Все верно. Скоро свалит.

И почему-то тоскливо. Откуда-то из недр сознания подкралась робкая мысль о том, что ей хотелось бы стать учеником — да, страшно, но хотелось бы, — вот только не вышла она для этого ни ростом, ни выносливостью, ни сноровкой. Наверное. Духом в первую очередь не вышла.

Может, вышла?

К чему лелеять дурацкие надежды? Ведь для тренировок нужна уверенность в себе, мощная мотивация, несгибаемое намерение стать лучше, чем ты есть сейчас.

А она? Она, как потрепанный щенок, который смотрит на то, как стройно и ладно маршируют породистые псы. Куда ей — кудлатой и вшивой?

«Вот именно».

Горел жидким золотом закат; догорела до фильтра сигарета. Новую Лин решила не прикуривать — затолкнула окурок в углублении меж камней, тяжело вздохнула и побрела, шаркая плоской подошвой чужих полусопог, одетых на босу ногу, прочь.

* * *

«Чего ты боишься? Ты могла бы попробовать…»

Лин отсиживалась в своей комнате. Наблюдала, как в печке прогорают дрова, слушала шаги проходящих мимо двери людей, упиралась рассеянным взглядом в темно-серый каменный рельеф противоположной, соседствующей с кухней стены. Настроение для прогулок пропало после разговора с Рим: «Ты здесь чужая».

Да, чужая и скоро уйдет. К чему гулять, наслаждаться тишиной, рассматривать удивительную роспись колонн, гадать, чем занимаются за закрытыми дверями монахи? Это не ее жизнь. Тут все чужое.

«Ты могла бы попробовать».

Попробовать что?! С каких пор «херня» пребывала на ее стороне? Или же это «не ее» сторона, а просто очередная возможность унизить обладательницу черепной коробки? Какие, в зад, тренировки, если она и физкультурой-то никогда не занималась? Осрамиться уже на пробных занятиях перед Мастерами и учениками? У нее ни гибкости, ни растяжки, ни «дыхалки» — она же курит…

Рим тоже курит.

Рим… при чем здесь Рим? Мало ли, что она курит, — может, это какая специальная трава-стероид?

Давила злость.

Какой, к черту, монастырь? Ей давно пора убираться отсюда — к людям, в город. Искать… «нелюбимую работу» и налаживать никому не нужные, как выразилась сегодня новая знакомая, социальные связи.

И снова хотелось курить. Только не наверху — где-нибудь еще.

Белинда спрыгнула с кровати, охнула оттого, что пошевелилась слишком резко, и принялась натягивать халат.

Дремали в красном вечере седые верхушки гор; стыли стены монастыря. Скоро шершавой от первой изморози станет трава, и размеченная многими следами скользкая дорожка покроется тонкими узорами.

Пахло отходами.

Не решившаяся проделать очередной путь на верхний этаж, Белинда выскользнула через кухню на задний двор, куда выносили помои, и теперь жалась спиной к бревенчатому косяку — снаружи сквозило, а у нее неприкрыты уши. Все-таки лысая голова — все равно, что жопа без трусов: все время голая, все время мерзнет.

Затяжка, вторая — привычно поколачивали по сигарете, стряхивая на землю пепел, коченеющие пальцы, — а перед глазами плыли картины одна другой хуже.

Вот Белинда, посаженная в неглубокую яму, силится из нее выпрыгнуть, а кругом стоят монахи — молодые ухмыляются открыто, старые прячут улыбку в усах.

— Давай, это несложно. Нужно выскочить из нее двумя ногами — это всего лишь первое испытание…

А ноги, как сваи, — тяжелые и негнущиеся. Какой там выпрыгнуть? Из этой ямы ей, как из болота, только ползком на животе, выдирая с корнями траву.

— Бог тебе в помощь. Вы все через это проходили — это несложно…