Рев восторга стал оглушительным. Джезаль взмахнул мечом, и словно волна прокатилась над толпой, когда люди потрясали в воздухе копьями. Джезаль широко улыбался. Люди любили его и были готовы идти за ним в бой. Вместе они одержат верх, чувствовал он. Он принял правильное решение.
— Неплохо, — прошептал Байяз ему на ухо. — Неплохо сказано…
Терпение Джезаля иссякло. Он повернулся к магу, сжав зубы.
— Я знаю, как это сказано! У меня нет никакой необходимости в вашем постоянном…
— Ваше величество! — послышался высокий голос Горста.
— Как вы смеете прерывать меня? Какого черта…
Тираду Джезаля прервала багровая вспышка, которую он увидел краем глаза, а за ней последовал громовой раскат. Он резко повернул голову и увидел пламя, взметнувшееся над крышами домов справа.
Толпа на площади ахнула в один голос и в панике зашевелилась.
— Гурки начали обстрел! — сказал Варуз.
Вспышка огня появилась в бледном небе над позициями гурков. Джезаль смотрел, приоткрыв рот, как снаряд летит на город. Он врезался в здания, на этот раз слева от Джезаля, и яркое пламя взметнулось в воздух. Ужасающий гул ударил в уши через мгновение.
Внизу послышались крики. То ли приказы, то ли вопли страха. Толпа засуетилась, двигаясь во всех направлениях сразу. Люди кинулись к стенам, к своим домам или просто заметались — хаотический клубок толкающихся тел и покачивающегося оружия.
— Воды! — кричал кто-то.
— Пожар!
— Ваше величество! — Горст был готов помочь Джезалю сойти вниз. — Вы должны немедленно вернуться в Агрионт.
Джезаль вздрогнул от еще одного громогласного взрыва, раздавшегося на этот раз гораздо ближе. Маслянистые клубы дыма уже поднимались над городом.
— Да, — пробормотал он, позволяя отвести себя в безопасное место. Он вдруг понял, что все еще держит в руке обнаженный меч, и виновато спрятал его в ножны. — Да, конечно.
Бесстрашие, как говорил Логен Девятипалый, это бахвальство дураков.
Сложное положение
Глокта трясся от смеха. Захлебывающийся хрип с придыханием стекал по его голым деснам вместе со слюной, жесткий стул поскрипывал под костлявым задом, кашель и всхлипывания глухо отдавались от голых стен его полутемной гостиной. Этот смех очень походил на рыдания.
«Отчасти так оно и есть».
Каждое резкое движение согнутых плеч отдавалось в шее так, словно в нее вбивали гвозди. Каждый толчок грудной клетки посылал вспышки боли до самых кончиков пальцев — тех, что остались. Он смеялся, и смех причинял ему боль, но эта боль заставляла его смеяться еще больше.
«О, какая ирония! Я хихикаю от безнадежности. Я ликую от отчаяния».
Слюна брызнула с губ, когда он всхлипнул в последний раз.
«Точно предсмертный хрип овцы, но не заслуживающий сочувствия».
Он вытер слезящиеся глаза.
«Давно я так не смеялся. Возможно, с того дня, когда палачи императора делали свое дело. Но пора остановиться. В конце концов, ничего веселого тут нет».
Он взял письмо и снова перечел его.
Глокта некоторое время внимательно смотрел на бумагу в свете единственной свечи, приоткрыв изуродованный рот.
«Ради этого я пережил месяцы агонии в темноте императорских тюрем? Ради этого мучился с торговцами шелком? Оставил кровавый след в Дагоске? Чтобы закончить свои дни вот так позорно, зажатым в капкан между злобным старым чиновником и сборищем банкиров, предателей и мошенников. Вся моя болезненная изобретательность, вся моя ложь, все мои уловки, вся моя боль. И все те, кто остался на обочине… ради этого?»
Новый приступ смеха прокатился по телу Глокты, скрючив его и заставив затрещать суставы больной поясницы.