Последний дон

— Губернатор, — с места в карьер начал Гронвельт, — вы подводите собственную семью, вы подводите друзей, да и народ Невады вы тоже подводите. Так дальше нельзя.

— Отчего ж нельзя? — отозвался Уолтер Уэввен. — Да пошел этот народ Невады в задницу! Кому какое дело?

— Мне. Мне вы небезразличны. Я соберу деньги, а вы на следующих выборах должны баллотироваться в сенат.

— На кой ляд мне это? В этой дерьмовой стране это ровным счетом ничего не значит. Я губернатор большого штата Невада, а этот ублюдок убил мою дочь и выскочил на волю. Придется смириться. Народ рассказывает про моего погубленного ребенка анекдоты и молится за ее убийцу. А знаете, о чем молюсь я? Чтобы атомная бомба стерла эту дерьмовую страну с лица земли, особенно штат Калифорния.

Все это время Пиппи и Кросс хранили молчание. Вспышка губернатора немного потрясла их, к тому же оба понимали, что Гронвельт знает, куда клонит.

— Вы должны выбросить это из головы. Забыть. Не позволяйте этой трагедии разрушить вашу жизнь. — Елейный тон Гронвельта даже святого вывел бы из себя.

Швырнув каскетку в дальний угол, губернатор подошел к бару и подлил себе виски.

— Да не могу я забыть. Не сплю по ночам и все воображаю, как выковыриваю этому вафлеришке глаза. Я бы с радостью поджарил его, ей-богу, руки-ноги ему бы пообрывал. И чтоб он остался жив, чтоб я мог проделывать все это снова и снова. — Он пьяно ухмыльнулся, едва не упал, осклабив желтые зубы и дыхнув на собеседников гнилью изо рта.

И будто почти протрезвел у них на глазах. Куда более спокойным голосом, едва ли походя, обронил:

— Вы видели, как он ее зарезал? Заколол сквозь глаза. Судья не позволил присяжным взглянуть на фотографии. Дескать, чтобы не вызвать предубежденности. Но мне-то, ее отцу, позволили увидеть их. И вот шкет Тео разгуливает на свободе с ухмылкой на роже. Заколол мою доченьку сквозь глаза, но встает каждое утро и видит солнечный свет. О, как бы мне хотелось поубивать их всех — судью, присяжных, адвокатов, всех до единого. — Наполнив бокал, губернатор в бешенстве зашагал по комнате, речь его обратилась в безумный лепет. — Не могу я идти туда и пороть чушь, в которую больше не верю. Не могу, пока этот ублюдок недоношенный живет на свете. Он сидел за моим столом, мы с женой обхаживали его, как человека, хотя он и был нам не по душе. Мы снизошли до него, усомнившись в своем собственном мнении о нем. Никогда, ни за что не сомневайтесь в собственном мнении. Мы ввели его в свой дом, предоставили ему постель, чтобы он спал с нашей доченькой, а он все это время потешался над нами. Он говорил: «Да всем накласть на то, что вы губернатор! Да всем накласть на то, что у вас есть деньги! Да всем накласть на то, что вы культурные, порядочные люди! Я порешу вашу дочь, когда захочу, и вы ничего не сможете поделать. Я всех вас посажу в дерьмо. Я затрахаю вашу дочь, а после прикончу ее, а потом засуну это вам в задницу и буду разгуливать на воле». — Уэввен покачнулся, и Кросс поспешно шагнул к нему, чтобы поддержать. Губернатор поглядел поверх Кросса, на высокий потолок, украшенный лепниной — сплошь розовые ангелы и святые в белых одеяниях. — Хочу, чтобы он издох, — выговорил Уэввен и залился слезами. — Хочу, чтоб он издох.

— Уолтер, все уладится, дайте только срок, — негромко проронил Гронвельт. — Баллотируйтесь в сенаторы. У вас впереди лучшие годы, вы еще можете сотворить массу добра.

Стряхнув руку Кросса, Уэввен спокойно произнес:

— Да неужто вы еще не уяснили, что я больше не верю в добрые дела? Мне возбраняется говорить хоть кому-нибудь, каково у меня на сердце, даже собственной жене. О ненависти, кипящей в душе. И вот еще что я вам скажу. Избиратели презирают меня, в их глазах я бессильный дурак. Человек, позволивший убить собственную дочь и не сумевший наказать убийцу. Кто ж доверит подобному человеку благосостояние такого большого штата, как Невада? — Он осклабился. — У этого голозадого больше шансов быть избранным, чем у меня. — Мгновение помолчал. — Альфред, выкиньте это из головы. Я больше никуда не баллотируюсь.

Гронвельт внимательно разглядывал его, уловив что-то, ускользнувшее от внимания Пиппи и Кросса. Бурная скорбь зачастую ведет к слабости, но Гронвельт решил рискнуть.

— Уолтер, пойдете ли вы в сенаторы, если этот человек будет наказан? Станете ли вы прежним?

Губернатор будто и не понял его. Чуточку покосился на Пиппи и Кросса, потом уставился в лицо Гронвельту.

— Подождите меня в моем кабинете, — сказал тот Пиппи и Кроссу.

Оба немедленно удалились. Оставшись наедине с губернатором, Гронвельт угрюмо произнес:

— Уолтер, впервые в жизни мы оба должны быть крайне прямолинейны. Мы знакомы уже двадцать лет, и разве я хоть когда-нибудь проявил несдержанность или неосмотрительность? Так что отвечайте. Все останется строго между нами. Вы вернетесь в игру, если мальчишка умрет?

Подойдя к бару, губернатор плеснул себе виски. Но пить не стал.

— Начну кампанию, как только схожу на его похороны, чтобы продемонстрировать, что не держу на него зла, — улыбнулся он. — Моим избирателям такое придется по нраву.