Последние метры

- Сержант Маслищев! С отделением - в обход. Встреча у столба. Павлихин, Муромцев, Приходько - к шлагбауму. Дружинников расставьте по отвилкам дороги. Остальные цепочкой - за мной! - командовал Суворин.- Славнин, держитесь рядом! От меня ни на шаг.

Радист Славнин радостно объявил:

- Товарищ лейтенант, сообщение! Тревожная группа ведет преследование. Нарушитель уходит на северо-запад в сторону границы.

- Передайте: продолжать преследование. Мы возвращаемся на рубеж прикрытия.

Суворин двигался уверенно, быстро. Та безвыходная, выматывающая злость, что в нем копилась на непогоду, когда он вместе с другими работал на восстановлении инженерных сооружений границы, замкнулась на одном неумолимом, как приказ, слове: догнать!

Он не оглядывался назад, уверенный, что Славнин, радист, а за ним на некотором отдалении и вся поисковая группа, идут следом: было острое чувство присутствия за спиной человека.

Было. Внезапно его не стало, словно оно могло оказаться стальным, материальным, и его вдруг отсекли чем-то острым, как отсекают канат.

Суворин оглянулся, вслушиваясь в немую темноту. Он различил сначала слабый всплеск, .потом бульканье, словно мелкие камешки сыпались в воду. Светя фонариком, он вернулся назад на десяток шагов. Под лучом фонаря мутно и холодно блеснула вода в полукруглой, как сжатая миска, вымоине. Бочажками такие зовут на Урале.

Теперь уже отчетливо были слышны бурные всплески, будто в тесной вымоине билась крупная рыба.

Фонарь высветил сначала квадратные углы радиостанции на широких ремнях, потом - мокрую, без фуражки голову Славнина. Радист, молча, пытался выбраться из каменной миски, полной воды. Но, видимо, тут было глубоко, потому что Славнину никак не удавалось уцепиться за край.

Суворин неловко, в спешке упал вниз - даже в такую минуту внезапно резко, обостренно почувствовал, как тяжело плеснула вода через край, осыпались камни.

Славнина, так и не произнесшего ни звука, он ухватил из-за спины под мышки, стараясь держаться с ним на плаву. Мешала рация, и отчего-то казалось, будто тянешься к человеку через высокий стол… А дно не нащупывалось, было где-то далеко-далеко, чуть не на другом конце земного шара, и тяжесть в руках лейтенанта становилась неимоверной, даже ему неподсильной. Он непонятно для чего шептал, как заклинание:

- Держись, миленький, держись…

К ним уже спешили на помощь: склонившись над бочажиной, подавали связанные солдатские ремни.

…Перед Марьей Спиридоновной лейтенант стоял, как провинившийся школьник. Пытался, как всегда, бодро шутить, словно ничего не произошло:

- Товарищ бабушка, докладываю: нарушитель задержан…

- Вижу, вижу! Герой… Скидавай-ка штаны! Куртку, штаны, все скидавай!

- Товарищ бабушка!..

- Скидавай! - еще раз властно приказала она и с силой потянула с него одежду.- В войну не с такими богатырями справлялась. Упрямится еще…

Положила его на постель, ловко, одним кругом сняла фольгу с бутылки и, не жалея, пригоршней плеснула ему водки на спину, яростно принялась растирать ее тугими и крепкими, как доска, ладонями.

Он млел от тепла и заботы, покорно поддаваясь ее приказам, когда она плотно, словно младенца, закутывала своего рослого внука в шерстяное одеяло. Потом бабушка торопливо, удивительно смешно, вперевалку поспешила на кухню за чаем, велев ему лежать смирно. Он лежал, уткнувшись носом в подушки, которые пахли далеким сосновым Уралом, бабушкиными руками и еще чем-то неуловимо близким, дорогим, волнующим…

Напоив внука чаем, бабушка минуту влюбленно смотрела на его раскрасневшееся лицо, а потом, потеребив край простыни, тонко кашлянув, как-то просительно, извиняющимся голосом сказала:

- Саш, а Сашок… Я че говорю-то? Невестки уж на ноги встали, своими домами живут. Че им помощь моя? Обойдутся… Так я, может, у тебя на заставе останусь?..

Лейтенант вздохнул влюбленно:

- Товарищ ты мой, бабушка!..

Наступил новый, только что родившийся день. Солнце - необыкновенно яркое, теплое в это время года, ясно смотрело на землю.

Семь магических цветов

На главной аллее орденоносной части издалека видна праздничная фреска: орден Красного Знамени и окаймившая его черно-оранжевая лента.

- Кто автор фрески?

- Прапорщик Евгений Петрович Морозов. Внутреннее оформление клуба - тоже его работа.

Давным-давно, когда прапорщик Евгений Петрович Морозов не был, конечно, еще ни прапорщиком, ни Евгением Петровичем, а был просто Женькой - смуглым мальчуганом с облупившимся носом и разбитыми коленками, в Спасск-Рязанское, родное Женькино село, приехал столичный художник.

Женька сначала таращил черные глазенки на бородатого художника, на его тонконогий шаткий этюдник, а потом, осмелев, с хрипотцой, как большие, солидно спросил, кивая на эскиз:

- Тебе зачем это, дядя?

Художник оказался разговорчивым и веселым.

- Да вот, брат, затеял я одно дело большое,- усмехнулся в усы.- Радугу хочу поймать…

- Радугу? - изумился Женька.- На кой ляд ее надо ловить? Стоит себе и стоит, и пускай…